Лютая зима (Преображение России - 9)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

Хрящева звали Иван Иваныч, его жену Анна Ивановна, и в полку говорили, что седьмой ротой командуют Иванычи. Анна Ивановна действительно вникала во все мелочи ротного хозяйства. Домашнее хозяйство ей давалось гораздо хуже, и она говорила о себе, что не умеет ни огурцов солить, ни яблоков мочить, ни грибов мариновать, и что вообще у нее "нет никакого аппетита возиться с кухней".

Она очень легко носила свое крупное тридцатилетнее тело, и походка у нее была "под музыку"; голос низкий, густой и громкий, лицо из размашистых линий, черные волосы - в кружок. Она была несколько моложе мужа, но держалась с ним так, как будто была гораздо старше его, даже и в чине и по службе, хотя по привычке говорила

о себе: "Мы, прапорщики...", как на земской службе мужа говорила, должно быть: "Мы, землемеры..."

Прапорщикам это нравилось, и заходили они часто к Иванычам.

Теперь к тому представился совершенно исключительный случай: полк, наконец, решительно и бесповоротно срывался с насиженного места. Вопрос был только в том, как и куда его бросят.

– Куда бы ни бросили, господа, все равно, - сказал Ливенцев.
– На Балканах мы так же будем иметь дело все с теми же немцами, как и где-нибудь под Ригой, или на Западном фронте, или даже в Персии: немцы везде!

– Оттого-то они и погибнут в конце концов, - живо подхватила Анна Ивановна.
– Им приходится быть везде, потому что без них на фронтах все валится к черту! Вы что же думаете, их хватит на все фронты? Черта с два!

И она сделала правой рукой сильный жест, точно хотела проверить крепость бицепса, и выпила полстакана вина, ни с кем не чокаясь; а муж ее, собрав в горсть рыжеватую бородку, сказал задумчиво:

– Славянофилы, да, для меня это ясно, - вот кто виновники этой войны! Аксаковы, Хомяковы, Катковы, - вот чьи кости надо выкинуть из могил! Откуда они взяли, что Россия - сплошь славянская страна? С ветру! Даже и язык-то не только славянский, а всех мастей изо всех волостей... Чудь, мещеря и мордва, пермяки, вотяки, вогулы! А туда же - братьям славянам должны помочь! Помогли своими боками!

– Есть такая русская пословица: зачинщику - первый кнут. Верная пословица, ей-богу!
– сверкнул восточными глазами коренастый прапорщик Кавтарадзе, студент-горняк.
– Вот и смели зачинщиков с лица ихней земли! И король Петр теперь уже отправлен в Италию... Есть, есть, да, - есть смысл в этой пословице!.. Вообще история, я вам скажу... она не ошибается! Она вешает на своих весах, а весы у нее, как в аптеке!

– Что же такое она вешает?
– улыбнулся студент-лесник Яблочкин, сильно вытянутый и жилистый, но по-молодому еще узкий в плечах, командир шестой роты.

– Вешает что-о? Энергию, какая затрачена народом, - вот что она вешает на своих весах! Россия - огромная страна, конечно! Кто будет спорить, - а много энергии она вложила в это самое дело?

– В какое? Выражайся яснее!

– В то самое дело, чтобы стать такой огромной! Колониальные войны - это разве войны? Много на них энергии пошло, скажи?

– А из-за Грузии много воевали? Сама отдалась под высокую руку, вставил Ливенцев.

– А что же вы хотели бы? Чтобы ее турки смели с лица земли?

– Зачем же мне этого хотеть?

– Хорошо, оставь свою Грузию, продолжай насчет мировой энергии! крикнул Яблочкин.

– Закон сохранения энергии знаешь? Ну вот. Ничего не пропадает, а война, это... это, брат, бухгалтерский отчет. Тут каждая копейка пищит своим голосом, а славянофилы - э-э - что там славянофилы какие-то! Идея там, в головах нескольких, - чушь! Дело в реальных фактах, а совсем не-е... Славянофилы!

– Кулачки у нас проводятся так, - сказал Дороднов, ярославец, только что успевший окончить перед войною юридический лицей, неуклюжий еще, как породистый щенок-дог, но уже просторный, - сначала задирают мальчишки, и задирают довольно лихо, а потом уже подходят настоящие бойцы, такие, что раз ударит, и душа вон. Сербию, конечно, винить довольно близоруко: она бы не выступила, если бы не Россия. Дипломатия - дело темное. Только уж и с самого начала было видно, что

вся война была расписана заранее, кому, куда и как. Когда игроки садятся играть в крупную игру, то каждый надеется выиграть, и шансы на выигрыш у всех есть, иначе бы и не сели. Приходится признать одно: из всех войн, какие велись, эта война наиболее обдуманная со всех сторон.

– Наименее! Наименее обдуманная, - решительно выступил до того времени молчавший пятый прапорщик из пришедших, учитель истории до войны, Аксютин. Человек с виду некрепкого здоровья, он, однако, ревностно нес службу, и роту его Ковалевский считал одною из лучших в полку. Он умел говорить с солдатами; должно быть, ему помогала в этом его привычка говорить с учениками. У него были впалые щеки и очень морщинистый лоб, и густые брови ездили по этому лбу, "то взлетая, то ныряя", как острили другие прапорщики. И шея у него была худая, длинная и с кадыком.

– Нет, здорово все было обдумано, особенно у германцев, - согласился с Дородновым Яблочкин.

– Скверно! Если даже посмотреть с их точки зрения, очень легкомысленно отнеслись! Свысока. С кондачка. Слишком много поставили на карту. А прежде всего Вильгельм свои династические интересы под очень сильный удар поставил. И ведь чем же пугали немцы все время русских царей, начиная с Екатерины, которой пришлось и Пугачевский бунт усмирять и Великой французской революции ужасаться? Только этим: революцией. Война, дескать, на Ближнем Востоке - это такая беременная особа, которая непременно родит милое бебе - революцию. Опасайтесь! Не лезьте к святой Софии и проливам, а то тут вам и будет крышка. Меттерних убедил же Александра Первого не поддерживать греков против турок! А Николай Первый в тридцать втором году даже флот послал в Константинополь на защиту султана от египетского паши Мегмет-Али. На защиту идеи самодержавия от всяких там ре-во-лю-ционеров. А венгерская кампания при нем же! А вмешательство в дела Бельгии! И не он ли говорил: "Если Франция поставит революционную пьесу, я пошлю туда миллион зрителей в серых шинелях"? И из страха перед революцией послал бы. И страх перед революцией владеет после него всеми русскими царями, а нынешним в сильнейшей степени. И я склонен думать, что если наш царь ввязался в эту войну, то тоже со страха перед идущей революцией: ведь летом прошлого года были сильные волнения. Вот этого-то страха и недоучли Вильгельм и Франц-Иосиф, - не сообразили, что можно кинуться от страха из огня в полымя. А у нас все эти Сухомлиновы, если даже вообразить, что они невинны, аки агнцы, недоучли, что война затянется на несколько лет, а не месяцев. Словом, обдумано было с обеих сторон очень плохо.

– А карты уж были розданы, и надо было сесть и играть, - поддержал Аксютина Кавтарадзе.
– Ффа! Не то же ли самое я говорю? История не ошибается. А люди... люди, конечно, никогда и ни черта предусмотреть как следует не могут, поэтому... получается такой ералаш, что нас вот всех ухлопают, как мух, а мы даже и знать не будем: за что же это нас, а?

– Ага!
– торжествующе протянул в его сторону палец Аксютин.
– Вот так же, как вы не знаете, так же точно и цари, которых уже ухлопывают сейчас понемногу, ухло-опывают и вот-вот ухлопнут, - так же точно и они не знают. Но еще меньше, разумеется, знают об этом солдаты наших рот, которых мы же поведем на убой.

– Господа!
– решительно ударила толстой рукой по столу Анна Ивановна. К черту идите с этой кладбищенской философией в конце концов! Чему она поможет, хотела бы я знать? Разве вы не знаете, откуда и как война? Она стихийное бедствие. Значит, надо идти затыкать собою всякие там бреши, и все. А вот зачем немцы ограбили в Вильне икону польскую, якобы чудотворную, Острабрамской божьей матери и к себе в Берлин повезли, этого я уж совсем не понимаю. Прочитала я это в газете и хохотала до упаду.