Лютня и всё такое
Шрифт:
Он опять почесался.
— Я все-таки пойду, посплю немного. Что-то суставы крутит.
— Сударь, — тихо сказала Иоля.
Лампа вдруг померкла — сама по себе, свет сменился сумраком и глаза Иоли показались Лютику двумя черными провалами.
— Чушь! — Низушек яростно отмахнулся коротенькой лапкой, — низушки не болеют вашими дурацкими болезнями. Я просто устал. Просто устал. А вы… ну, просто посидите с ней. Уже недолго. Вам ничего не грозит,
Он, что-то бормоча побрел по коридору, натыкаясь на лежащие на полу тела. Иоля побежала за ним.
— Лютик!
Он обернулся. Эсси открыла глаза — они были сухими и блестящими.
— Да, Эсси.
— Лютик, я очень… обезображена?
— Нет, Эсси. Лицо чистое. А остальное… ну, пройдет.
Он присел на край кровати.
— Не пройдет, Лютик. Наверное… знаешь, так наверное, лучше. Я так устала. И так хорошо, что ты рядом. Я думала… Думала, ты бросишь меня, Лютик. Я думала, я тебя знаю. Думала ты трус.
— Ну, да, — согласился Лютик, и погладил ее по голове, — вообще-то.
Она говорила совсем тихо и рука ее теребила медальон на серебряной цепочке. Жемчужина в серебре с лепестками как цветочек. И почему это вот такие хрупкие возвышенные женщины без ума от брутальных мужиков?
— Ты… обещай мне знаешь что?
— Что, Эсси?
— Что… не оставишь меня тут. Я хочу в лес. Там… тихо.
— Я отнесу тебя в лес, Эсси. Обещаю.
— Тогда… хорошо.
Она успокоено закрыла глаза, потом вдруг открыла их опять.
— Лютик, хочешь я тебе скажу что-то… чего никогда не говорила. Но теперь можно.
Она поманила его слабой рукой, и он нагнулся, приложив ухо к его губам. Даже сейчас, среди больничной вони, в густом духе испражнений и хлорной извести, он различил легкий аромат вербены.
— Да, Эсси?
— Эта твоя шапочка с пером… она чудовищна.
Потом она закрыла глаза и больше их не открывала.
«Лютик пронес ее на руках между сжигаемыми на кострах трупами и похоронил далеко от города, в лесу, одинокую и спокойную, а вместе с ней, как она и просила, две вещи — ее лютню и ее голубую жемчужину»
Неподалеку от холмика со свежеуложенным дерном и кустиком нарциссов, желтеющих в изголовье, Лютик, сидя на поваленном дереве, вскрывал ножом запечатанное письмо.
Дорогой сын! Мама еще бодрится, но очень хочет тебя видеть. После того, как Карлос погиб на ривских полях,
Приезжай, ждем и скучаем.
Отец.
Лютик поднял голову.
Она подошла бесшумно, она умела ходить бесшумно. Лес был ее домом.
Подошла и села рядом.
Он аккуратно сложил письмо, спрятал его в конверт и затолкал обратно в карман.
— Есть хочешь?
Лютик кивнул.
Торувьель развернула чистую тряпицу, достала хлеб и подсохший кусок сыра, и аккуратно настругала ломти внушительным острым ножом.
— Воды я не взяла, — сказала она, — там грязная вода. А тут есть родник меж камней. Буквально в двух шагах. Слышишь, как поет?
— Да, — сказал он, — слышу.
Они помолчали.
— Что, — спросил Лютик, прожевав кусок, — твои так и не пришли?
Она молча покачала головой.
— Ну, еще придут. У тебя полно времени. Целая вечность.
— Thaess aep.
— Молчу-молчу.
Она, охватив колени руками и опустив на них подбородок, какое-то время рассматривала зеленый холм. Потом подняла голову.
— И что ж ты теперь будешь делать, Taedh?
— Что делают барды? Буду петь… Сочинять новые песни. Ночевать по чужим домам. На постоялых дворах. Как всегда…
— Знаешь, — сказала она, — если петь дуэтом… обычно дают больше.
— Ну… в общем, да.
— Как ты посмотришь на то…
— У тебя слуха нет, — очень серьезно сказал Лютик.
Она раздула ноздри и свирепо поглядела на него.
— Ах ты…
Он усмехнулся.
— C'aelm, Sor’ca. Не горячись.
— Ты пошутил, да? — нерешительно сказала она.
— Слава небу. Наконец-то. Ну да, пошутил. Конечно, если петь вдвоем, дают больше. Знаешь дуэт Цинтии и Винтревена?
Она помотала головой.
— Сегодня вечером разучим.
Он встал, и подождал, пока она увяжет в узелок еду.
Повернулся к зеленому холмику.
— Va faill, Эсси, горлинка. Пойдем, Торувьель. En’ca digne. Пойдем дальше.