Лже-Петр - царь московитов
Шрифт:
– Да убейте же его! Заколите! Перережьте ему глотку!
– кричал Карл фпльцетом.
Петр, бросив на пол пистолеты, взмахнул своим страшным ножом, выкованным в деревенской кузне, и ещё один нападавший накрыл свои телом обезглавленного барана. Обидно было бежать, но и быть зарезанным здесь, в этом залитом кровью животных зале, не хотелось тоже. Оскалив зубы, зарычав по-звериному, сделал устрашающий выпад в сторону одного, другого нападавшего, перешагивая через туши мертвых баранов и бычков, двинулся к лесенке, что вела на галерею.
– Он уходит! Стреляйте в него, стреляйте! Двадцать золотых тому, кто пристрелит негодяя!
– кричал Карл, униженный тем, что в его замке кто-то посмел угрожать ему. Он знал, конечно, что угрожал не вор, не свихнувшийся лакей, а бежавший из заточения царь Московии, и теперь спасение этого человека могло грозить ему, да и всей Швеции позором, разрушением всех начинаний и обязательно войной с этой полудикой, голодной страной варваров.
В Петра, мчащегося по галерее, беспрерывно стреляли мушкетеры, но колонны аркады надежно отражали свинцовые пули, лепешками падавшие к его ногам. Выбежав из галереи, он, перед тем, как броситься вверх по винтовой лестнице, не забыл задвинуть за собой засов, и слышал, как стучали преследователи в крепкую дубовую дверь прикладами ружей, рукоятями шпаг, жалея о потере двадцати золотых, вполне бы пригодившихся на водку и баб.
– Ну как, нашел короля?
– спросил у Петра тот самый сержант, что направил его в "бычий" зал.
– Нашел, - угрюмо отвечал Петр, продолжая зажимать рукой текущую кровь.
– Умеет повеселиться ваш король...
– Ну, я же говорил, - усмехнулся сержант в усы, но больше ничего сказать не успел.
Петр оттащил обмякшее тело к нише в толстой стене. Здесь под ружейной амбразурой быстро стянул с него кафтан, штаны, сапоги, шляпу. Камзол оставил владельцу, потерявшему сознание от сильного удара.
Сапоги, кафтан, штаны были страшно тесны, перевязи, что держали шпагу и патронную суму, - коротки. Но Петр, не обращая на это внимания, шел вперед, туда, откуда, как ему казалось, он начал путь. И все тверже ступали его ноги по плитам запутанных коридоров замка. Не гостем, не подданным он чувствовал себя здесь, а господином. А в голове, будто высекаемые подбитыми каблуками на каменных плитах, звучали слова тропаря, любимого Петром:
"Да молчит всякая плоть человечья и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе да помышляет. Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным..."
На замковом дворе уже бегали туда-сюда солдаты. Слышалась брань офицеров, проявлявших свое усердие по поимке проникшего в замок преступника ударами своих тростей по спинам подчиненных. Петр присоединился к отряду, зачем-то выводимому из ворот, и скоро уже шагал мимо островерхих крыш, крытых ярко-красной черепицей. Ружье, шпагу, перевязи и патронную суму вместе с треуголкой он оставил в каком-то ветхом сарайчике, где лежали метлы неизвестного Петру хозяина. В одной рубахе, благо был август месяц, государь Руси двинул в гавань, видя свое спасенье в уходящих из Стокгольма кораблях.
Трехматочвый бриг "Дельфин" стоял у самого причала под погрузкой. По толстым доскам, перекинутым с земли на борт "Дельфина", матросы закатывали бочки. "Должно быть, с салом", - подумал Петр. Пониже склонившись, опрокинул с донца на бок одну из бочек и тотчас заметил: "До чего легка! Порожняя, видать!" Покатил наверх, потом по палубе, ловко обхватил веревками, переброшенными через блок, чтоб в трюм спустить, вниз заглянул темно, матросы, что принимают в трюме бочки, ушли куда-то. Мигом бочку опустил в брюхо корабля, за нею сиганул, локтем по донышку ударил перевернулось, открывая пустоту.
"Ах, мать моя, Богородица! Спаси, не подведи!" - залез в бочку, но пришлось согнуться в три погибели, наподобие тех монстров сделался, которых видел у Рюйша в Амстердаме. Донце над собой поправил и притих. И минуты не прошло, как опрокинули его домину, покатили куда-то в угол, куда матросам было способней поставить бочку. Слышал, что говорили те матросы не по-шведски, а по-немецки. Догадался, что, загрузившись, "Дельфин" поднимет паруса.
Было душно. Истекая потом в вонючей, пропахшей прогорклым салом бочке, с занемевшими от неподвижности руками и ногами, Петр ждал момента, когда стихнут вокруг шаги и говор. Прежде никогда он не казался себе таким несчастным, и когда внезапно муть тяжелого, мучительного сна затмила его измученный невзгодами разум, перед внутренним взором явились старцы-иеромонахи - Симеон Полоцкий и Димитрий, ставший позже митрополитом в городе Ростове. Говорили они, но не Петру говорили, а его отцу, Алексею Тишайшему, что-де звезды им подсказали, будто родится у царя сынок, Петруша, престол потом его займет и вельми славен будет на Руси и во всех странах.
Петр пробудился, вспомнил видение и тихо заплакал. Предсказание иеромонахов не сбылось.
Но "Дельфин" уже подрагивал дубовым своим телом, подминая под себя волну за волной в открытом море.
6
А ИЗО РТА - ОГОНЬ, ДЫМ И СЕРА
– Государь, - наклонился Лефорт к самому уху Лже-Петра, покачивавшегося в дреме, прислонясь головой к стеганой стенке кареты, прикажите в Кремль не заезжать, а проследовать в Преображенское. Для чего вам прямо с дороги выходить на люди?
Приближаясь к Москве, об этом Лже-Петр знал, и совет, очень похожий на приказ, данный его тайным советником Лефортом, показался стряхнувшему с себя дрему Лже-Петру весьма дельным. Да, с тех самых пор, как он узурпировал титул государя всея Руси, минуло почти что девять месяцев, не прошедших для самозванца даром. Его русская речь стала тверже, с каждым днем обращался он к подданным своим, к членам магистратов, к купцам, вельможам, даже коронованным особам без излишней строгости, но и без малейшей лести - как подобает человеку, уверенному в своем прочном положении, в том, что за спиною сила, власть, несметная казна и, что всего важнее, царственное происхождение. Лже-Петр, однако, особым положением своим не наслаждался, а видел в нем источник каждодневной заботы: чтобы не дать маху в мелочах, не промахнуться на незнании обычаев страны, речи русских, и главным испытанием для себя видел первые дни пребывания в Москве. Вот почему он сразу же кивнул, едва услышал, какой совет дал ему Лефорт.
– Меншикова ко мне позвать, - приказал он стольнику, приподнимая кожаную занавеску на окне кареты, и скоро Александр Данилыч, боясь запачкать сапоги в дорожной грязи, на ходу вскочил в карету, в которой тряслись царь и Лефорт.
– Ну, мейн герцбрудер, под самой столицей твоей державы милостью Господней едем! То-то ж сегодня с дороги дальней пир затеем - Иван Великий закачается, ей-ей! Гонцов-то вперед давно послали - ведают в Москве, что на подъездах. Баньку уж истопили!
– Нет, чаю, не истопили, - сквозь зубы проговорил Лже-Петр.
– Я тех гонцов воротить приказал. В Преображенском вначале переночуем. Прикажи-ка туда заехать.