Лживый язык
Шрифт:
Сегодня в школе я не сказал ни слова. И плевать. Молчать легко, нужно только к этому привыкнуть. Как бы то ни было, я предпочитаю писать. Мистер Крейс говорит, что написанное слово живет вечно.
Идя на урок истории, я увиден Левенсона и Джеймсона. Я развернулся и пошел в обратном направлении. Если выйти из центрального входа, можно обойти здание школы и зайти с черного хода. Я уж думал, что улизнул от них. Но, забежав за школу, увидел перед собой Джеймсона. Я повернулся, чтобы бежать в другую сторону, но путь мне преграждал Левенсон. Я хотел кинуться через поля, но тогда я непременно опоздал бы на урок. Я остановился как вкопанный, не зная, что делать. Мальчики стали приближаться ко мне; я слышал, как хрустит гравий под их ногами. Джеймсон прижал меня к стене, и я увидел злые глаза Левенсона. Он замахнулся на меня и хотел уже ударить, как на его плечо легла чья-то рука. Это был мистер Крейс.
Он спросил, что происходит. Ничего, ответили мальчики. Тогда он спросил у меня,
Как только прозвенел звонок, я отправился в кабинет мистера Крейса. Постучал в дверь. Мистер Крейс разрешил войти. Я пришел первым. Открыв дверь, я увидел, что он сидит за столом и что-то пишет. Он поднял голову, обрадовался моему приходу.
Я услышал стук в дверь, и в кабинет начали входить мальчики. Последними вошли Левенсон и Джеймсон. Оба сердито смотрели на меня, будто это я был виноват в том, что их заставили прийти сюда. Мистер Крейс сказал ученикам, что сегодня мы будем говорить о демократии. Он немного осветил эту тему, а потом разделил нас на две группы. В одну попали Левенсон, Поулс, Миллер и Райт, в другую — Джеймсон, Додд, Флетчер и Уорд. Мне он сказал, чтоб я взял под свою ответственность справочный материал, помогал мальчикам, искать цитаты и записывал то, что они говорят. Мальчики собрались вокруг моей парты. Левенсон и Джеймсон вели себя так, будто я их лучший друг. Левенсон заявил, что он предпочел бы выбрать более интересную тему для дискуссии. Миллер спросил, о чем бы он хотел поговорить. О девчонках, хихикнул Райт. Левенсон обозвал его дураком и предложил обсудить такую тему: дозволено ли ученикам убить директора школы.
Я увидел, что мистер Крейс поднял голову от своего стола. «Таким образом, на школьном собрании принято предложение, что директора школы следует повесить на виселице и принести в жертву», — дурашливым голосом произнес Левенсон. Лично я голосую обеими руками, добавил он.
Я заметил, что мистер Крейс смотрит на нас со своего места, и ждал, что он сейчас же урезонит Левенсона. Ничего подобного. Мистер Крейс выдвинул ящик стола, достал блокнот и что-то записал в нем.
Вчерашний день ничего не меняет, сказал мне Левенсон. Он дал мне подзатыльник и рассмеялся. Потом обозвал, меня и пошел прочь.
Сегодня мистер Картрайт, учитель музыки, заболел и вместо него урок проводил мой отец. Мальчишки продолжали болтать, когда он вошел в класс. Он прошел к учительскому столу и попытался привлечь их внимание. Они смотрели сквозь него. Он пару раз сглотнул. Лучше бы на замену прислали кого-то другого. Я знал, что отец согласился только ради меня.
Тихо, мальчики, сказал отец. Гомон не прекратился. Напротив, казалось, мальчишки зашумели еще громче. Так, все успокоились, сказал отец. Лицо у него было усталое. Я сидел и молча слушал, как мальчишки издеваются, глумятся над ним. Ни он, ни я не пытались бороться с ними.
Когда я вернулся домой, отец ничего мне не сказал. Я тоже промолчал. Мы оба все прекрасно понимали. Отец выглядел постаревшим и очень, очень печальным.
Я сидел на верхней ступеньке лестницы и слушал. Меня окружала темнота. Мама с папой разговаривали на кухне. Они думали, что я в своей комнате, сплю за закрытой дверью. Говорили они тихо, почти шепотом, но мне удавалось разбирать слова. Отец был расстроен. Мама пыталась утешить его. Тщетно. Директор пригрозил уволить его из школы, если он не научиться держать учеников в узде. А это означало, что меня тоже выгонят из школы. Мама старалась успокоить его, предупреждала, что возможен еще один такой инцидент. Отец не знал, что делать. Они замолчали. Потом, услышав, что отец заплакал, я на цыпочках вернулся в свою комнату.
Все мальчишки пребывают в возбуждении, ведь завтра вечером будет костер. Последние несколько дней они собирают в лесу сучья, которые сваливают в одну большую кучу у одной из надворных построек за зданием школы. Некоторые из старших мальчиков соорудили небольшие тележки, на которых они возят хворост. Только и разговоров о том, сколько у кого петард и что это будет всем кострам костер — вознесется до небес и станет виден на много миль окрест, говорили они. Я тоже с нетерпением жду завтрашнего дня.
После собрания я последовал за отцом в кабинет музыки. Вид у него был встревоженный. Он сказал, что у него много работы и ему сейчас не до разговоров. Он подошел к стулу возле рояля, поднял крышку инструмента и взял пачку нот. Сказал, что хочет разложить их — по композиторам или тональностям. Что-то странное было в его поведении. Он быстро просмотрел ноты, пробормотал что-то себе под нос.
Я спросил, все ли у него хорошо. Он сказал, что у него три урока: один будет в одиннадцать, второй — в двенадцать и последний — в четыре. Картрайт опять болен, объяснил он, ему придется его замещать — в очередной раз.
Я вспомнил свое расписание. Сказал ему, что увижусь с ним позже. Он не ответил. Когда я уходил, отец разбирал ноты на крышке рояля. Остаток дня тянулся медленно. Я все поглядывал на часы, ожидая удобного момента. В 4:15, на уроке химии, я пошарил в карманах, проверяя, есть ли в них все, что мне нужно. Потом поднял руку и спросил, можно ли мне выйти в туалет. Я снова подвергся насмешкам, но мне было плевать. Мистер Ормерод кивнул. Я выскочил в коридор и помчался к кабинету музыки. Присев под одним из окон, я осторожно приподнялся и заглянул внутрь. Все было так, как я и предполагал. Мальчишки хулиганили. Некоторые бросали друг в друга скомканную бумагу, другие передавали записки и смеялись. Один мальчик закинул на парту ноги. За столом перед классом сидел, опустив в руки голову, мой отец.
Убедившись, что меня никто не заметил, я бегом вернулся в здание школы, заскочил в туалет, нашел свободную кабинку и запер дверь. Затем опустил крышку сиденья на унитазе, сел на нее, вынул из кармана лист чистой бумаги, ручку и шестидюймовую линейку. С помощью линейки я крупными печатными буквами написал:
БЕСПОРЯДКИ В КАБИНЕТЕ МУЗЫКИ — ПРЯМО СЕЙЧАС
Я сложил вдвое листок, сунул его в карман — на тот случай, если меня кто-нибудь увидит, — и пошел к кабинету директора. К счастью, дверь была заперта. Я просунул записку под дверь и побежал в свой класс.
Папы дома не было, и мы с мамой ужинали вдвоем, ели картофельное пюре с сосисками. Мама оставит на тарелке порцию для отца, чтобы позже он разогрел свой ужин и поел. Мама была сердита, но старалась скрыть свое недовольство. В семь отец так и не появился. Мама — она мыла посуду — повернулась ко мне и велела, чтобы я надевал пальто и шарф. Мы все равно пойдем на костер, сказала она. Больше не будем его ждать.
Я вышел на улицу и вдохнул холодный воздух. Пахло дымом. Когда мы пошли по дорожке от дома к школе, я заметил, что небо оранжевое. Издалека я различил в темноте огонь. Вокруг костра собралась толпа мальчишек и учителей. Возле школы мама встретила одну из своих приятельниц, Элейн Шоу, жену соседа, и остановилась, чтобы с ней поболтать.
Со своего места я ощущал жар костра, но хотел подойти ближе. Я приблизился к костру. Жар пламени опалил мне лицо, вокруг меня шипели и летали искры. Мама велела мне отойти подальше от огня, но я ее не послушал. Сквозь языки пламени я увидел Левенсона. Рядом с ним стоял Джеймсон.
Я сказал маме, что заприметил парочку своих друзей. Она, казалось, обрадовалась — наверно, впервые с тех пор, как я стал посещать школу, услышала от меня слово «друзья». Она сказала, чтоб я развлекался, а сама стала разговаривать с миссис Шоу. Та была не очень здорова.
Я пошел вокруг костра, держась как можно ближе к огню. Если Левенсон с Джеймсоном задумали что-то недоброе, маме этого лучше было не видеть. Посторонись, услышал я за своей спиной чей-то голос. Это был Доббс, школьный сторож. Он положил руку на мое плечо. Дайте дорогу парню, крикнул он. Толпа мальчишек расступилась, пропуская его к костру.
Через плечи его было перекинуто безобразное чучело, сделанное из мешковины и старых наволочек, набитых сеном и древесными опилками. На чучело был надет старый твидовый пиджак. Толпа начала улюлюкать; языки пламени, казалось, взметнулись еще выше. Доббс вытянул в стороны руки. Голова чучела откинулась, и огонь осветил его «лицо». В нем было что-то необычайно знакомое. Под всеобщее ликование Доббс бросил чучело в костер. В оболочке чучела образовались дыры, и я увидел, что, помимо сена и опилок, оно также набито скомканной бумагой. Это были ноты. Мгновением позже чучело полностью охватил огонь.
Опасаясь, как бы мама это тоже не увидела, я поспешил увести ее от костра. Сказал, что мне стало нехорошо и я хочу домой. Как только мы пошли прочь, мальчишки начали пускать фейерверки. Потом в отдалении я услышал еще один, более громкий, хлопок. Ружейный выстрел. Он раздался в лесу.
Страницы вырваны
Новый год. Говорят, его наступления все ждут с нетерпением. Я — нет.
Мама довольна. В школе сказали, что ей не придется платить за мое обучение. Обо всем позаботился доктор Харт. Все говорят, что это был несчастный случай на охоте, но я знаю, как все было на самом деле. Знаю, что произошло.
Больше писать не хочу.
Я быстро читал дневник, почти пожирая слова глазами, листал страницу за страницей, ища упоминания о Крейсе. У меня бешено стучало сердце, дыхание участилось. Я чувствовал, как во мне копится гнев. Меня охватывала паника.
Шоу обещал, что в дневнике я найду факты, указывающие на то, почему Крис совершил самоубийство, и на причастность к его гибели Крейса. Однако, кроме записи о том, откуда Крейс почерпнул идею своего романа «Дискуссионный клуб», другой информации о писателе в дневнике практически не было. Я отшвырнул дневник, встал с кровати, распахнул окно и устремил взгляд в темноту. Снизу доносился гул голосов: местные жители пили пиво и грелись у камина. Кто-то хрипло кашлянул, напомнив мне о Шоу. Я на чем свет ругал себя за глупость. Как я мог поверить этому пройдохе? Заплатил ему тысячу фунтов! Услышав визгливый смех какой-то женщины в пабе, я со всей силы ударил кулаком по подоконнику. Боль, пронзившая всю руку, принесла мне облегчение.
Теперь я не мог отказаться от своего проекта. Я должен был осуществить его любой ценой. Выбора у меня не было. Я понимал: чтобы узнать больше о Крейсе, я должен получить доступ в школу. Однако едва ли я мог просто войти туда и начать расспросы. О том, чтобы сказать, будто я работаю над биографией Крейса, не могло быть и речи. Это было рискованно. Слух об этом мог дойти либо до издателя Крейса, либо до самого писателя. Я перебирал в уме разные способы, например можно представиться сыном кого-нибудь из бывших учащихся или туристом, желающим познакомиться с местной достопримечательностью, но потом понял, что все это провальные варианты.