M/F
Шрифт:
Она уже начинала командовать мной, сестра как она есть. Я смотрел на нее с отвращением и неприязнью, на эту толстую девицу, которая уже налила себе чаю и теперь шумно прихлебывала из чашки, чмокая безо всякой на то необходимости. Взяла маленькое шоколадное пирожное, запихала его в рот целиком, сверкнув желтоватыми, в сплошных пломбах зубами, перемалывающими пирожное в кашу. Шоколадная крошка упала на большую рыхлую грудь, и Катерина втерла ее пальцем в платье. А потом заодно и почесала грудь, раз уж пальцы все равно были там.
— Как неудачно, очень не вовремя, — сказал я.
— Тебе надо остаться, мой милый мальчик, — сказала мисс Эммет, — пока все не уляжется. Американцы — неглупые люди. Они нас заранее предупредили, но вот видишь, буря была. А местная авиакомпания…
— «Ариха
— У них только два вылета в неделю до Кингстона.
— Два рейса. Они называются рейсами.
— Я знаю, девочка. Налей мне чаю. Умираю, хочу курить.
— В шпионаже они молодцы, а вот в карибской метеорологии не очень, — сказал я. — В смысле американцы. Наверное, мне лучше вернуться в отель. Не могли бы вы дать мне взаймы…
— А что такое? — вскинулась Катерина. — От меня плохо пахнет или чего?
Это был не совсем честный вопрос. Мисс Эммет сказала:
— Тут на чердаке, в мансарде, есть замечательная кроватка. Тебе там будет удобно. Я тебя подкормлю, пообщаемся, поговорим. О Боже, — вдруг приуныла она, — а ведь еды у нас нет. В доме пусто. Перед отъездом подчистили все запасы. Сейчас вот последние яйца пустила на сандвичи. Скушай сандвич, мой мальчик.
— Спасибо, я уже ел.
— Похоже, ничего мы тебе дать не можем, да? — заметила Катерина, вгрызаясь в рожок с кремом.
— Ну тогда, если я вас не очень стесню…
— Сейчас схожу в супермаркет, — сказала мисс Эммет, попыхивая сигаретой. — Только вот докурю.
— Нет-нет, я схожу, — проявил я чрезмерное рвение. Мне не хотелось остаться наедине с Катериной. Не хотелось, чтобы она продолжала рассказывать об отце в своей «взявшейся в руки» холодной манере. Мне хотелось побыть одному, чтобы все это переварить. — А заодно, может быть, и разузнаю насчет музея. Он где-то здесь, на этой улице.
— Нет здесь музеев, — сказала мисс Эммет. — Ни музеев, ни картинных галерей, ничего даже похожего. Только жилые дома и еще пара пивных. В той, что напротив, ужасно шумят допоздна. Но Мануэль славный. Специально заказывает для меня сигареты.
— Люблю наблюдать, как оттуда пьяные выходят, — сказала Катерина. — Все-таки развлечение. Сами дурацкие, кричат друг другу дурацкое.
— Странно, — сказал я. — Мне говорили именно про эту улицу. Он очень уверенно говорил.
— Кто говорил, моя радость?
— Человек, с которым я встретился… который с бойким затейником. Прошу прощения, вам оно все равно ничего не скажет. Человек, который…
— Почему же не скажет? — нахмурилась Катерина. — Мы здесь все-таки не совсем уж отрезаны от цивилизации. Здесь тоже есть торт «Затейник». Торт-желе. Очень вкусный. Особенно с консервированными персиками и взбитыми сливками. Если пойдешь в магазин, купи заодно и его.
— И безе тоже возьми, моя радость. Они там в упаковках по шесть штук. Возьми две упаковки, тебя надо откармливать. Там у двери — фарфоровая сова. Возьми под ней деньги.
— Мясо. Вот что я собираюсь купить. Мясо.
Обе так на меня посмотрели, словно мясо было чем-то непристойным или взрывоопасным. Мисс Эммет пришла в себя и сказала:
— Поцелуй меня перед уходом, мой мальчик.
Мы как будто вернулись назад в мое детство. Она забыла мой напряженно-застенчивый подростковый возраст, когда я ни за что бы не стал никого целовать. Я проявил снисходительность к милой старушке и коснулся губами ее седых, хорошо промытых волос. Она рассмеялась:
— И Китти Ки. Ты ведь еще ни разу не поцеловал сестричку.
Я проглотил вставший в горле комок отвращения. Катерина смотрела на меня безо всякой теплоты. Я сказал:
— Тебе правда хочется, чтобы я?..
— Нет, конечно.
— Ну тогда ладно.
Я взял доллары из-под фарфоровой совы и, выходя, услышал, как сокрушается мисс Эммет:
— Вы, молодые, такие неласковые и холодные.
Виттиг-стрит, Бакли-авеню. Я вновь и вновь повторял про себя, занимаясь поиском Сиба Легеру: От собственной плоти
Собственной плоти его. Я содрогнулся над конформистским порядком Крейг-роуд, где супермаркет был единственным поставщиком продовольствия для двух сплошных рядов одноквартирных жилых домов, примыкавших вплотную друг к другу на длинной и ровной улице без единого деревца под зловеще голым солнцем. Земля в виде песка и пыли, не удерживаемая растительностью, закружилась на ветру и попала мне в глаза. Полные слез, они были готовы принять механический раздражитель, как детонатор для взрыва отчаяния, который бы разрядил все мое напряжение. Но вокруг было слишком уж много радостных покупателей. Мясо. Не буду покупать здесь мясо. Я свернул на улицу Покока, потом — налево, на Росс-Кресент. Нин-стрит, Вентура-стрит, Редверс-лейн. Никто не знал Сиба Легеру. Я добрался до небольшого скопления маленьких магазинчиков: канцелярские товары, все для рукоделия, мясная лавка. В витрине у мясника лежал замороженный филей, из Аргентины, вне всяких сомнений, весом около шести фунтов. Вот его я и возьму. От собственной плоти его. Моя душа алчет большого, как следует прожаренного ростбифа.
— Сиб Легеру?
— Кто? Чего?
Мясник печально покачал головой, взвешивая кусок. Он был тощим, как и многие мясники. Может быть, язвенник. Среди ножей и секачей лежала пачка «Стамс». А потом его словно скрутило внезапным спазмом прорезавшейся памяти:
— Ключ у табачника, говорите? Пять долларов тридцать.
— Да, да, да.
— Ли. Спросите у Ли. Шадвелл-Парк-роуд. Сразу за Индовинелла. Знаете, где это?
— Да. Да, да, да.
Я вышел с куском мяса, завернутым в три газеты. Наконец-то хоть что-то начало проясняться. Я вернулся на улицу Индовинелла, причем нашел ее не без труда. Сперва занести ледяное мясо, пусть оно выпустит воду. А потом… Я нес его быстро и осторожно, как бомбу с часовым механизмом, которая уж скоро должна рвануть. А потом у меня за спиной мелодично рыгнул автомобильный гудок. Я обернулся: полицейский патруль. Похоже, в связи с сегодняшними чрезвычайными событиями, поставившими на уши всю полицию, та обрела сверхчувствительность и тоже мыслила в терминах тикающей взрывчатки. Я остановился, машина тоже остановилась. Это был очень красивый, ярко-красный автомобиль, отполированный почти до зеркального блеска. Водитель в обязательных темных очках не вышел наружу. Зато вышел вчерашний сержант, а за ним — скелетообразный констебль в темных очках. Я подумал: «О Боже». Кобура у обоих лоснилась на солнце, переливаясь жирным блеском. Сержант, который, кажется, отрастил под глазами еще больше слоновьих складок, сказал: