M/F
Шрифт:
Клише: голова у меня шла кругом и т. д. и т. п. Из всего этого града старого железа, обрушенного на меня, я выхватил на лету ржавую кочергу и приготовился метнуть обратно.
Я сказал:
— Вот верное слово, мам: «если». Я тоже мог бы сказать: «Если ты моя мать». Про усыновление сказать и про долгие годы притворства. Ты же мне только вчера рассказала, что мой отец — не настоящий отец. Подошла близко к правде, но не сказала всей правды. Ты себя потому что имела в виду, не его.
Если это звучит театрально, вы не забывайте, что все происходило на цирковом манеже и оба участника действа были прирожденными эксгибиционистами, причем одна из них была валлийкой,
— Кто с тобой разговаривал, мальчик? Доктор Фонанта?
— Доктор Фонанта сегодня к нам заходил, да. К нам с моей тогда еще будущей женой. Но они ничего такого не говорили. Я сам малость думал. Понимаешь, мам, думал. Своей головой. Но раз уж ты заговорила про доктора Фонанту, а это, я, на хрен, уверен, ненастоящее его имя, и еще я уверен, что он как-то помог тебе заполучить меня маленького, когда ты, типа, была уже взрослой женщиной, бросившей мужа или, скорее, любовника, на хрен, и своих детей у тебя не было, а ты хотела ребенка. Вот так оно все и было, я, на хрен, даже не сомневаюсь.
— Тогда чей же ты сын, если не мой, то есть если ты мой, если ты Ллев…
Она окончательно сбилась с толку. Мне же, наоборот, все стало ясно, чудовищно ясно. Двойня от кровосмесительного союза, я старше примерно на час, а среда воспитания всяко важнее наследственности.
Я сказал:
— Это не важно, чей я там сын. Важно, что я теперь взрослый женатый мужчина и у меня начинается новая жизнь. Я только скажу кое-что насчет имени, мам, да, насчет имени…
— Ты не он. Я сразу поняла, что ты не он, с таким голосом, и руками, и этими длинными умными словами, которые ты употребляешь…
— Насчет имени, мам. Может быть, это Noel, Рождество, только прочитанное с конца, стало Леоном, тоже вроде как львом, или его еще пишут Nowell, читаем с конца, получаем Ллев, а по — нет — можно отбросить, хотя это «нет» я сейчас от тебя и услышу, громко и четко, но очень неубедительно, мам, а Ллевелин и Леон — это, по сути, одно и то же имя, а Ллевелин… Ллевелин — это красивое имя для мальчика, да, мам? Да?
— Нет. Нет. Нет.
Ища поддержки, она так отчаянно прижималась спиной к клетке с птицами, что та даже сдвинулась с места.
— Я же говорил, что именно это слово ты мне и скажешь. И оно же будет последним словом, которое скажу тебе я. Слово, которым обозначают отказ. Потому что я ухожу, мам. Прямо сейчас ухожу.
Она сделала пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Дышала правильно, профессионально, от диафрагмы. Она по-прежнему была в платье, в котором выступала на представлении, в парике и макияже из хны. Впечатляюще, да.
Она сказала:
— Любовь есть любовь, bachgen, даже если порой это просто еще одно слово для собственнического чувства. Сядь на тот стул, bach. На минуточку, прежде чем ты уйдешь.
Я, разумеется, знал, что все не может закончиться тем, что я просто махну на прощание и уйду, не отдавшись эхом, как финальный аккорд оркестра. Ей требовалось нечто большее, чем слова. И мне, наверное, тоже. Я присел на один из стульев, оставшихся после свадебного торжества. И застыл в ожидании.
Она сказала:
— Это и вправду не важно, тут ты прав. Но мне важно знать, мой ли сын сидит сейчас передо мной, пусть даже и изменившийся сын, который хочет уйти навсегда.
— Жениться —
— Я могла бы спросить, помнишь ли ты Алуина Проберта в Кардиффе, который вышел в море и упал за борт. Я могла бы спросить про мисс Хоган, продававшую сироп из фиг в магазинчике на углу. Могла бы спросить много о чем из нашего общего прошлого. Но одного будет достаточно, и оно все докажет.
— Доказательства и любовь. Так не пойдет, мам. Вижу, ты собралась провести меня сквозь какое-то, на хрен, огненное горнило, чтобы посмотреть, я это или не я, твоя любимая вещица, которая, как ты сама уже знаешь, все равно тебя покинет. Твоих чувств и разума должно быть достаточно. Это и вправду конец.
— Если ты не мой мальчик, тогда я начну искать своего мальчика. Но сначала ты будешь наказан.
Она открыла клетку с хищными птицами и со своим поразительным мастерством, издавая приглушенные горловые трели, выпустила их наружу: императорский ястреб, кречет, сокол обыкновенный, ястреб-тетеревятник, сапсан, хохлатый коршун, канюк, осоед, ястреб-перепелятник, пустельга, чеглок, беркут. Красивые существа с нахмуренными глазами, не подразумевающими враждебности, с жестокими клювами и когтями, которые будут терзать безо всякой злобы, они поднялись под купол в многочисленном шелесте крыльев, высматривая привычный насест, которого не оказалось на месте; но они оставались спокойны и кружили, кружили высоко над манежем, подчиняясь новым гортанным трелям своей госпожи. Адерин открыла вторую клетку и, словно домохозяйка в поисках нужной пачки в кухонном шкафу, принялась выискивать больными глазами и нежной рукой нужную птицу. Когда она вынула руку из клетки, у нее на запястье сидел белоснежный какаду, который смотрел на меня, склонив голову, как будто между нами — что в общем-то правда — должны были установиться какие-то отношения, пусть даже лишь отношения человека с машиной. Хищники кружили вверху, концентрическими кругами над кругом манежа.
Я сказал:
— Это будет загадка, да, мам? Из книжки загадок в стихах доктора Фонанты, которая распространяется исключительно среди своих, вроде как для служебного пользования. Видишь, мам, я многому научился.
— Помнишь тот вечер в Нормане, штат Оклахома, — сказала она, поглаживая перышки какаду. — Там был глумливый профессор, помнишь, который смеялся над птицами, когда у них что-то не получилось. Они тогда плохо выступили, сильно нервничали, помнишь? Публика была очень недоброжелательная. И я пригласила того насмешника на манеж — ты там был, смотрел из-за кулис, — и ему загадали загадку. Он неправильно отгадал и в результате сильно перепугался — думал, ему глаза выклюют. Если ты мой сын, ты должен знать правильную отгадку. Если ты не мой сын, то будешь наказан за все преступления, одно из которых — обман и притворство.
— Ты с ума сошла, мам, — сказал я, засовывая правую руку в карман пиджака Лльва. Ну что ж, поиграем, раз уж они так хотят поиграть.
Но она уже инструктировала какаду, шепча ему ключевые слова. Потом сказала:
— Ну давай. Целый день, целый день.
Птица почистила перышки, склонила голову набок, прочистила горлышко и пронзительным голосом выдала свою загадку:
Целый день его нет, но всегда оно есть, Только сегодня в него не пролезть. Рядом оно, но вовек не достать, Как ни старайся — туда не попасть.