М.Ф.

Берджесс Энтони

Самолет казался не больше любого другого, каким я летал раньше, только было как бы больше кресел. Но пассажиров в Майами летело немного, весь ряд экономического салона оставался в моем распоряжении. Подали второй для меня завтрак – кофе, ананасовый сок, липкие пирожные, – потом я соснул. Снилась мне мисс Эммет, упомянутая Лёве при вчерашней нашей встрече. Она раздосадованно восклицала, вытирая губкой пролитый на пластиковую столешницу густой белый суп. Надела для работы мои пижамные штаны, и я даже во сне восхищался экономичностью ее образа. Дорогая мисс Эммет, с жестоко затянутой в корсет талией, где вечно болтались ножницы; с рыжей кошкой Руфой, которая до единственной своей беременности звалась Руфусом; мисс Эммет, с таким наслаждением грызшая рафинад и маслянистые рассыпчатые меренги, выкуривая четыре сигареты «Ханидыо» в день. В моем сие она запела

единственную свою песню «Будешь ты летней моей королевой» отойдя от вытертого столика (откуда пластик? в нашем доме в Хайгейте только прочная сосна и дуб), чтоб сложить мои вещи перед возвращением в приготовительную школу Св. Полиэрга при Эмис-колледже Господня Спасения (тюдоровское заведение в Редруте, графство Корнуолл). Она нагружала сумки крутыми вареными яйцами. Сон напомнил мне о ее единственной кулинарной промашке. Она никогда не могла, как бы я ни просил, подать на завтрак яйцо всмятку: ставила на плиту яйца перед тем, как меня звать, а потом забывала про них. Сама крутая женщина, здоровенная старая карга. Карга? Казалось, будто ощущение неуместности этого слова, в любом случае, здесь, в Америке, вынуждало меня встать и пойти, однако истинная причина была физической: утренний кофе сделал свое мочегонное дело. Я встал и пошел в хвост самолета. В камбузе две праздные хорошенькие стюардессы в форме бирюзового, алого и почти белого цвета занимались заказанными напитками: на жаркий юг так мало пассажиров; легкая работа. Впрочем, несмотря на малочисленность пассажиров, на одной туалетной кабинке горела табличка «Занято», и продолжала гореть, когда я выходил, после того как долго писал и быстро оглядывал себя в зеркале (в Майами надо купить, как минимум, бритву: нельзя выглядеть бомжистым бомжом по прибытии на кисы). Идя назад по проходу, я увидел на пустом сиденье ту же самую книжку в бумажной обложке про голубков. И вытаращил глаза. Ну, конечно, книжка популярная. Все равно, я тихо волновался, вернувшись на свое место, гадая, не мужчина ли в черном костюме хоронится в туалете у меня на хвосте. Агент Лёве, не возражающий, чтоб я добрался до американской границы в своем паломничестве на Каститу. Может быть, преднаследственное испытание моего интеллекта и инициативности, вписанное отцом в завещание?

Хотелось закурить, а синджантинки кончились. Ох уж эти вороватые свиньи. Я позвонил стюардессе, и она со временем меня снабдила добавочной пачкой «Селима» с четырьмя сигаретами; будь это «Ханидыо», мисс Эммет было бы вполне достаточно на день; сигареты водянистого вкуса, без смолы, без канцерогенных веществ, благодаря целой миниатюрной фабрике, встроенной в хвост. Оральное насилие в конце концов изгнано из современной Америки.

Когда след от «плюрибуса» превратился из параллели в гипотенузу, я убедился в напрасности своих подозрений. Пришлось снова пойти в туалет (над бухтой Юпитера, пляжем Юноны), и по пути оказалось, что книжка про голубков теперь читается, но не летним похоронщиком; то была женщина средних лет в лимонном и гранатовом, с огромными обгоревшими руками. Значит, все (Лентана, Гольфстрим, Гольф-Вилледж) в порядке, что (Рока-Батон, Хыо-Тейлор-Берч) как бы подтверждали две светящиеся таблички «Свободно». Я думал пописать, совершив нечто вроде ликующего возлияния, но, к моему ужасу, с жидкостью пошла кровь. Почему кровь? Что я такого с собой сделал, что нарушилось в моем теле? Я взглянул на свое ужасавшееся небритое лицо, губы приоткрылись, и абрис правого верхнего резца показался неправильным. Я потрогал зуб. Он слегка ослаб, странно вывернулся в лунке. Что-то со мной не в порядке.

Загорелась табличка «Займите места». Я приплелся назад, дрожа, пристегнул ремень. Потом дрожь утихла. В конце концов, у каждого что-нибудь есть, на сто процентов никто не здоров. Кровь – пустяк: перепил с Ирмой. В борьбе за саквояж и деньги меня побили, пусть не слишком сильно: может, этим объясняется зуб, он опять укрепится, если массировать десны. Порой следует благословить жестокий удар, от него снаружи зажигается свет; с жестоким ударом поймешь, где ты есть. В каком-то смысле он чист, справедлив, человечен, как музыка: само слово связано с музыкой. Надо бояться процессов неправедных, совершающихся во тьме, – выпадения зубов (Форт-Лодердейл) во рту, сдобренном зубным эликсиром, мятным полосканием; язвы (Холлендейл) у любителей молока; рака легких (Охас, Серф-сайд) у ненавистников табака.

Мы

очень низко скользили вниз над беговыми дорожками Хайли под иронические триумфальные крики многочисленных игроков на скачках, и вот Международный аэропорт Майами в чудовищно тяжеловесном лете. Плюхнулись, долго ехали, как в такси; я отщелкнул ремень. И тут – просто не представляю, как ему, черт возьми, удалось стать невидимым, может быть, все дело в черном? – он воплотился рядом в проходе и говорит:

– Проходи.

– Зачем, черт возьми, кто вы, черт побери?

– Ох, давай проходи, объясню, понял?

Я пошел. В конце концов, любопытно узнать, какая вообще ведется игра.

– Лёве, да? – сказал я.

У него был голос с придыханием и довольно приятное произношение с понижением, свойственное Бронксу.

– Не сам мистер Лёве. Я на мистера Пардалеоса больше работаю. Хотя и мистер Лёве участвует. А сейчас ты повидаешься с мистером Пардалеосом.

Удобно усевшись в такси, чистя ногти зубочисткой, он сказал:

– Та, с которой ты на Риверсайд-Драйв был, звякнула мистеру Лёве, а потом, видишь, мистер Пардалеос за дело взялся.

– Ирма? Ирма тоже участвует?

– Может, Ирма, может, еще кто-нибудь, в таких операциях имена не всегда что-то значат. Вчера вечером была куча звонков; видно, ты важнее, чем кажешься.

– И вы меня везете повидать Пардалеоса?

– Ну, тебе, наверно, ясно, что я мог покончить с работой в Ла-Гуардиа, видя, как ты покупаешь билет и объявляешь, куда направляешься, громко и четко. Я звякнул мистеру Пардалеосу, как было велено, да не лично с ним разговаривал, потому что он спал, время-то еще раннее, и мне одно только слово сказали: совпадение.

– Что, кто?

– У меня, говорю, похороны на Сайпрес-Хилл, а мне говорят, сперва живые, потом уже мертвые. Кто, говорю, имеется в виду? Ну, видно, какая-то авиакомпания стукнула, что тот самый Гусман чартерным рейсом летит обратно в Охеду. Гусман, через столько лет, что ты скажешь? А я похороны не сильно люблю, пускай даже приятеля. Получил прямо в шею три пули, пока ребята просто стояли, смотрели. Так что мне надо только вручить тебя мистеру Пардалеосу, он там ждет за столом, за завтраком, истинный аристократ, а потом возьму Гусмана.

– Вы какой-нибудь полицейский?

– Насмешил. Ну, насчет законности и прочего можешь не беспокоиться. Верну Гусмана куда надо, без всяких хлопот.

Он серьезно мне кивнул, сунул зубочистку в карман рубашки; кивок означал, что этому мужчине можно полностью доверять. Самолет тем временем подруливал к стоянке, и я знал, что нет смысла настаивать на своем праве войти в аэропорт свободным мужчиной или мальчишкой. Сопровождающий в черном, предназначенном для цели, которой не суждено сейчас исполниться…

– Вы носите по нему траур, это важная вещь.

– По кому? Понял. И заодно как бы правильно и подходяще брать Гусмана вот в таком виде.

– Атрибуты и одежды скорби.

– Очень хорошо, отлично сказано, хоть костюм только один. Любому хватит одного черного костюма. На всю жизнь хватит, если особенно в весе не прибавлять.

Легонечко, я бы сказал, придерживая меня за локоть на выходе из холодного самолета прямо в холодное здание, к которому он прилип, мужчина в черном быстро провел меня по многомильному коридору мимо залов ожидания с шумными, довольными, загорелыми кучками ожидавших, к огромной абстрактной зоне прилавков и бутиков, где полет еще не был (пугающим, восхитительным, апокалиптическим) подъемом в воздух, а оставался тихим вопросом денег, килограммов, кодовых номеров. И привел к ресторану под названием «Саварен». Ресторан был битком набит завтракавшими (неужели время завтрака никогда не кончится?) и провонял кофе, как бордель в Рио.

– Вон он, видишь? – сказал мужчина в черном.

С почтительностью. Поправил одной рукой черный галстук, другой с новой силой меня потянул. Несмотря на толпу спешно завтракавших, Пардалеос занимал большой отдельный стол, неторопливо обсуждал меню с негром-официантом, как будто было время обедать и к названию ресторана следовало относиться серьезно. [30] На грека внешне не похож, во всяком случае, на смуглого, коренастого грека; светловолосый, бледный, почти альбинос, в дорогом блестящем костюме клюквенного цвета. Из богов, не из демонов. Мой сопровождающий сказал:

30

Ресторан носит имя знаменитого французского кулинара Брийя-Саварена.