Мадам Дортея

Унсет Сигрид

Теперь ее начинало трясти при мысли обо всех ловушках, которые подстерегали ее и о которых она прежде даже не догадывалась. В те времена она испытала бы лишь страх и отвращение, услыхав о такой связи, какая была между Маргит Клоккхауген и ее отчимом. Теперь же едва ли возмущалась ужасными, но вполне объяснимыми последствиями, к каким приводили противоестественные браки между молодыми и старыми.

Один из капелланов Бисгорда, Снебьёрн Гисласон, первый пробудил в ней чувства, которых она стыдилась. Какой бы неопытной Дортея ни была, она тем не менее догадывалась, что не личность Гисласона, а лишь сила обстоятельств создают угрозу ее душевному спокойствию. Она даже хотела, чтобы между Гисласоном и ее приемной дочерью Кристенсе возникла сердечная

привязанность, — Гисласон был темпераментной натурой, и ей казалось, что его чувства в равной степени касаются и ее и Кристенсе. А вот Кристенсе она не понимала. В то время они спали вместе на кровати, стоявшей в комнате Бисгорда, — вдвоем им было легче, если требовалось помочь больному. Вообще-то Дортея никогда не видела в этом необходимости. Бисгорд был маленький и легкий, она — молодая и сильная и вполне могла обеспечить ему надлежащий уход, а также вести хозяйство, наняв помощницу. И Бисгорд отнюдь не был глух к разумным предложениям, напротив, он был полностью согласен с Дортеей, полагавшей, что Кристенсе в ее возрасте хорошо бы не откладывая выйти замуж и лучше бы это случилось, пока она еще живет в отцовском доме.

Однако у Кристенсе были преувеличенные представления о дочернем долге. Она с большим неудовольствием выпустила из рук бразды правления и передала их своей мачехе, которая была моложе ее, — это Дортея поняла в первый же день, когда приехала в дом пробста. Что же касается всего остального, Кристенсе встретила Дортею так тепло, что даже повергла ее в смущение: в доме матери она не привыкла к поцелуям, объятиям и ласкам. Сестра-подруга, какую она хотела найти в Кристенсе, оказалась слишком любящей и к тому же пыталась обращаться с ней, как с младшей сестричкой, еще ребенком.

Когда на Снебьёрна Гисласона легли обязанности капеллана, все стало еще хуже. Ночью Кристенсе подолгу рыдала, прижимаясь к ней, и уверяла, что она глубоко уважает Гисласона, но не хочет покидать своего отца и обожаемую Тею, — такие сцены были для Дортеи в высшей степени неприятны. Пребывание Гисласона в их доме закончилось весьма печально: он совратил одну девушку из прихода, и Кристенсе не могла найти достаточно суровых слов для его осуждения. В том, что дело зашло так далеко и его последствия оказались для Гисласона непоправимыми, не было вины Кристенсе, однако Дортея была уверена, что несчастья бы не случилось, если б Кристенсе ответила Гисласону согласием. Потом уже она слышала, что Гисласон женился, стал пастором на своем родном острове и прихожане очень уважали его. Девушка же вышла замуж за жестянщика из Христиании и жила с ним в достатке и согласии. Люди избавили бы и себя и своих близких от горя и от позора, если б умели прислушиваться к голосу природы и разума!

При следующем капеллане, Далгреене, все было спокойно. У него незадолго до того умерла невеста, и он искал утешения в работе. Кристенсе он не нравился, и Дортея не понимала почему. Когда его перевели в Трондхейм и он там женился, Кристенсе не без яда отпускала замечания о его пресловутой верности.

Однако хуже всего стало, когда к ним приехал Винтер. Дортея и предположить не могла, что так будет, когда этот маленький ютландец с кустистыми рыжими бровями и очками в роговой оправе переступил порог их дома. Он был на диво миролюбивый и любезный человек, готовый тотчас прийти всем на помощь, к тому же музыкален и не лишен поэтической жилки. Он оказался истинной находкой для их печального дома. Когда же вскоре его кузен Йорген Теструп получил место на железоделательном заводе и стал их частым гостем, она решила, что цветы радости расцвели и на ее пути.

Дортея еще не задумывалась о характере своих чувств к Йоргену Теструпу, но ждала его посещений, радовалась им и много думала о нем, когда он уезжал. Она вся похолодела от ужаса в тот день, когда Бисгорд сообщил ей, что он хочет, чтобы она вышла замуж за капеллана Винтера после его, Бисгорда, смерти. Однажды он высказал капеллану свою тревогу за будущее жены — ее мать с

новым замужеством перешла в более низкое сословие, братья жили за границей, состояния у нее не было. Тогда Винтер объявил, что исполнится его самое большое желание, если фру Бисгорд, когда придет время, примет его руку и сердце. Бисгорд увидел в этом выход из положения, особенно если можно было бы одновременно устроить брак между Кристенсе и Теструпом.

Дортея выразила благодарность Винтеру, но ответила, что, пока Бисгорд жив, она не намерена принимать решения относительно второго брака. А оставшись с ним наедине, дала ему понять, что не позволит никому еще раз выдать ее замуж по своему усмотрению, отныне она сама будет распоряжаться своей судьбой. Она покраснела, заметив, что Винтер догадался о ее чувствах к Теструпу. Однако смущение ее было вызвано главным образом той причиной, что еще полгода назад она относилась к добрейшему Винтеру с мечтательной симпатией, ибо надеялась, что в его лице найдет добропорядочного супруга и станет счастливой женой и матерью, о чем она всегда так страстно мечтала.

Теперь она понимала, что ее чувства к Теструпу были совсем иного свойства, нежели те, что до сих пор беспокоили ее душу и были направлены то на одного, то на другого мужчину из ее круга. Если она не сможет получить Теструпа, в конце концов она, наверное, выйдет замуж за другого. Но того естественного удовлетворения, которое женщина может получить в желанном браке, она не испытает уже никогда. Она не способна сделать счастливым даже самого уважаемого человека, будь им Винтер или кто угодно другой.

Был ли бы счастлив Винтер с Кристенсе, об этом она даже не думала.

Ах, конечно, она научилась понимать, что любовь — это опасная сила. Но коли человек стремится следовать законам долга и добродетели, он не посмеет наслаждаться радостями любви и уже никогда не сможет поблагодарить Провидение за этот редкий дар…

По щекам Дортеи бежали слезы. Она была так счастлива! И если теперь ее счастью пришел конец… о, Боже, она не смеет жаловаться. Les d'elices de l’amour [12] , которые заставляют женщин изменять своим мужьям, мужчин — губить невинных девушек, друзей — предавать друг друга, были для нее восхитительным теплом, присутствовавшим во всем, что бы она ни делала.

12

Радости любви (фр.).

Дортея откинула перину и пошарила босой ногой в поисках домашних туфель. Она чувствовала себя помятой и неопрятной, разбитой и усталой из-за того, что проспала ночь, не раздеваясь. Утренний свет показался ей насмешливо серым и холодным, хотя она видела, что чистое и светлое небо на юге обещает хорошую погоду.

Сколько еще часов должно пройти, прежде чем можно будет надеяться получить хоть какое-то известие, сколько еще ждать, чтобы кто-нибудь из людей, отправившихся с рассветом на поиски, вернулся обратно с какой-нибудь вестью, и ведь эта весть может не содержать ничего нового.

Предай все в руки Господни и выполняй свой долг — сейчас она и помыслить не могла, чтобы следовать этому. Если с ее мужем или сыновьями случилась беда… Счастье стало для нее естественной привычкой — именно привычкой… Однажды Теструп принес домой ветку, спиленную со старой сосны. В ее коре торчал наконечник первобытной стрелы, он словно сросся с корой. Дортее казалось, что она тоже несет в своем сердце подобную стрелу, только выпущенную богом любви, несет в нем счастье, которое сладостно и прочно срослось с ее многочисленными обязанностями жены, матери и хозяйки дома. Вырвать из нее эту стрелу можно было, только причинив ей смертельную боль. Исполнение долга, лишенное радости, которое ей довелось испытать в первом браке, представлялось теперь Дортее немыслимым и отвратительным. Неужели судьба снова уготовила ей этот жребий?..