Мадам Оракул
Шрифт:
Во-первых, Фелиция была все еще жива, и отделаться от нее никак не получалось. Она с каждым днем теряла свою необыкновенную красоту; под глазами появились круги, между бровями — морщинки, на шее вскочил прыщ, цвет лица становился все более землистым. Между тем на щеках Шарлотты цвели розы, походка сделалась упругой, несмотря на то, что она боялась ходить под балконами, откуда все время что-то падало. Опасности явно шли ей на пользу; вдобавок шестое чувство подсказывало, что ее ждет награда, точнее, награды: в придачу к Редмонду Шарлотте предстояло получить изумруды, фамильное серебро, документы на землю, спрятанные на чердаке… Она переставит мебель, отдаст одежду Фелиции на благотворительность, уволит злых слуг,
Шарлотта стояла и смотрела в окно библиотеки, В лабиринт входили двое, мужнина и женщина. Шарлотта Пыталась понять, кто это; не из праздного интереса, скорее — от природной пытливости. Это было у нее в крови. Вдруг за спиной послышался шум; Шарлотта обернулась и увидела на пороге Редмонда. Его левая бровь была приподнята. Правая оставалась в обычном положении, но уголок левой определенно полз вверх, оценивающе, похотливо, безжалостно. Глаз под бровью напоминал устрицу. Редмонд блуждал взглядом по ее лицу. Девушку обдало жаром. Уважает ли он ее? Или им движет обычная животная страсть? Она не знала…
Тем временем Фелиция лежала в кустах. Ей было известно, что лабиринт опасен, и уже одно это обстоятельство до крайности ее возбуждало. Ее юбки, как верхняя, таки нижняя, задрались до самой талии; фишю было смято — она только что занималась любовью с Оттерли. Теперь он, обессилев, лежал рядом, сжимая левой рукой ее правую грудь; его нос был прижат к ее уху, а его ухо скрывалось в ее длинных рыжих волосах. Редмонд ни о чем не подозревал, что было весьма досадно. Фелиции хотелось вызвать у мужа хоть какие-то подозрения; тогда бы он понял, как сильно ею пренебрегал. Оттерли пылок и изобретателен, но при этом, увы, глуповат… Фелиция вздохнула, села, отстранившись от руки, носа и уха Оттерли…
И вскрикнула от удивления. В дыру между ветвями на нее смотрел глаз, а под глазом заходился беззвучным смехом крысиный рот.
— Хозяин очень обрадуется, когда узнает, это уж как пить дать, — сказал злорадный голос кучера Тома.
Такое случалось и раньше, и Фелиция знала, что ей всего-навсего придется в очередной раз откупиться. Но как это надоело! Она уже почти надеялась, что Редмонд все узнает; тогда, по крайней мере, станет ясно истинное положение вещей.
В тот вечер Фелиция сидела перед туалетным столиком, расчесывая свои потрясающие рыжие волосы, доходившие до талии, и смотрела на отражение в зеркале. Горничную она отпустила. Фелиция была очень грустна; похоже, что Редмонд ее разлюбил. Если бы только было возможно вернуть его чувства! Она без сожалений покончила бы с нынешним образом жизни, перестала вступать в беспорядочные связи с представителями местного дворянства и вновь стала честной, любящей женой, а Шарлотта получила бы расчет. «Ты меня любишь?» — каждый вечер спрашивала Фелиция у мужа, когда тот наконец появлялся. Его пошатывало от чрезмерного количества выпитого портвейна, и было видно, что он думает о недоступной ювелирше. Фелиция, в одной рубашке, терлась об него, как самка ягуара. У них, разумеется, были отдельные спальни, но Редмонд еще не отказался от ежевечерних визитов к жене, будучи не готов столь откровенно продемонстрировать желание от нее избавиться. Кроме того, ему нравилось ее мучить.
— Ты меня любишь? — спросила она еще раз. Ей нередко приходилось повторять по два раза: Редмонд не слышал ее — или притворялся, что не слышит.
— Естественно, — скучающе,
Редмонд предпочитал запах Шарлотты, от которой веяло чуть затхлой лавандовой водой.
— Что станет со мной без тебя? — с обожанием воскликнула Фелиция.
— Ты унаследуешь кучу денег, — удивленно ответил Редмонд, отвернулся к окну и, глядя на свое отражение, поднял левую бровь. Недобрый наблюдатель сказал бы, что он тренируется. Редмонд думал о Шарлотте; ему нравилось заставлять ее краснеть. Он устал от чрезмерности Фелиции: ее тела, которое, словно сорная трава, стремилось полностью занять окружающее пространство, волос, не знавших границ, будто лесной пожар, ума, расползавшегося, точно рак или лобковые вши.
« Остановись», — не однажды просил Редмонд, но она не могла, она проносилась над ним, как чума, и оставляла иссушенным. Но теперь появилась Шарлотта с ее корсетами, и особенными повадками, и белым, будто из фланелета, личиком, и бледными пальчиками… Ее холодность интриговала его.
Так, по крайней мере, думала Фелиция, страдальчески впиваясь зубами в нижнюю губу — полную, чувственную губку, которую Редмонд когда-то так любил ласкать. Сегодня он задержался дольше обычного. Фелиция всхлипнула и, слишком расстроенная, чтобы думать о приличиях и носовых платках, вытерла слезы тыльной стороной свободной руки. Наверное, она предвидела, что все так или иначе устроится в пользу Шарлотты, а ей самой предстоит кануть в небытие. По щеке скатилась слеза, на кончиках рыжих волос вспыхнули электрические искорки. В зеркале полыхало пламя и стояла вода — Фелиция видела себя под водой. Она боялась смерти. Она хотела только одного — счастья с любимым человеком, но это невозможное желание сломало ей жизнь; следовало довольствоваться привычкой, покоем, извечной ложью.
Я открыла глаза, встала и пошла на кухню готовить кофе. Все не так, все плохо.
Жалость к Фелиции исключена — это против правил и полностью разрушает сюжет. Мне хватало опыта, чтобы это понять. Будь она не женой, а любовницей, я могла бы сохранить ей жизнь; но так несчастная обречена. В моих книгах жены либо сходят с ума, либо умирают, либо то и другое вместе. Но разве она это заслужила? Как можно приносить ее в жертву ради Шарлотты? Я уже утомилась от драгоценного целомудрия и безупречности этой девицы. Она вызывала у меня зуд во всем теле, как власяница, хотелось, чтобы иногда она падала в грязь, страдала от менструальных болей, потела, рыгала, испускала газы. Даже ее страхи были чрезмерно чисты: все эти безликие убийцы, лабиринты, запретные двери.
Надеюсь, в новой жизни, той, что вот-вот начнется, я буду обращать меньше внимания на плащи и больше — на дырки в чулках, заусенцы, дурные запахи, проблемы пищеварения. Может, стоит попытаться написать настоящий роман — о человеке, который работает в офисе и заводит пошлые, безрадостные романы? Увы, это невозможно, это против моей природы. Мне жизненно необходимы хэппи-энды и то облегчение, когда все оборачивается как надо, и можно, будто рисом, осыпать героев жизненными благами и отпустить в долгую и счастливую жизнь. Дождаться бы финального поцелуя — такого, чтобы у Шарлотты закатились глаза, — и пусть они с Редмондом убираются куда хотят. Когда наконец это произойдет? Когда я смогу забыть о них и заняться собственной жизнью?