Мадам Оракул
Шрифт:
Тут я заметила, что с муравьями что-то не так. Взглянув на блюдечко с сахарной водой, я поняла, что забыла долить воды, и раствор превратился в сироп. Часть муравьев осторожно клевала с краю, но смельчаки, отважившиеся зайти глубже, попали в ловушку, словно саблезубые тигры в яму смолы. Одни уже погибли, другие слабо трепыхали усиками. Я попыталась спасти живых спичкой; вылавливала их и оставляла на краю блюдца; в основном зря, муравьи безнадежно склеились. Вечно у меня неудачи с домашними питомцами. СОС,написала я сахарной водой. Сделайте что-нибудь.
Явернулась в комнату и надела мешковатое платье. Шарф с розовыми полицейскими был уже не нужен: съездив в Рим, я на следующий день покрасилась. Теперь мои волосы по цвету
Я пошла вверх по холму к рыночной площади. На дороге валялось множество рекламных листков; вероятно, здесь проходили выборы, почти каждый день я слышала, как к рынку по извилистой горной дороге едут грузовики с громкоговорителями, исторгающими приставучие мелодии и лозунги. Меня, как иностранку, это не касалось; кроме того, что-то явно было не так. Я словно попала под обстрел враждебных взглядов; женщины с ногами-сосисками, задрапированные в черное, уже не отвечали на мое bongiomoи даже не кивали; они либо смотрели сквозь меня, либо отводили глаза в сторону. А одна закрыла рукой глаза маленькой девочки, сидевшей рядом, и сотворила крестное знамение. Что я наделала, какое табу нарушила?
Я подошла к macelleriaи, отодвинув разноцветные пластиковые ленты, похожие на водоросли, проникла внутрь. Мясник и его жена были очень приятной парой: уютные, симпатичные, круглые, как пышки, оба в больших белых фартуках, заляпанных кровью. На подносах в стеклянных витринах не наблюдалось такого пышного изобилия, как в мясных магазинах Торонто. Ассортимент был весьма скуден: пара кусочков говядины, больше похожей на телятину, несколько разрозненных внутренних органов: печень, сердце, одна-две почки и три-четыре белых кругляшка — яички, по моим подозрениям. Обычно хозяева при виде меня вскакивали, расцветали улыбками и начинали что-то предлагать на своей пулеметной тарабарщине.
Но сегодня они не улыбались. Стоило мне войти, как их лица настороженно застыли. Мне показалось или они и вправду испугались? Против обыкновения, хозяева не помогали мне с названиями; мне пришлось позорно тыкать пальцем. Их не смягчила даже покупка целых пяти — невероятное количество! — квадратиков говядины, тонких, будто папиросная бумага. А я даже не могла узнать, в чем провинилась, чем оскорбила или напугала их; я не знала слов.
Булочная, бакалея, овощной ларек. Капли денег из раненого кошелька. Везде одно и то же; что-то не так. Может, я, сама того не понимая, совершила преступление? Мне едва достало смелости подойти к почте: рядом всегда стоят полицейские. Ты ничего не сделала, убеждала я себя, это недоразумение. Меня потом реабилитируют. Я поговорю с мистером Витрони.
— Делакор! — храбро выкрикнула я, войдя в помещение. Женщина за конторкой ничуть не переменилась, она всегда была недружелюбна. Лишь молча протянула мне пухлый конверт. Коричневая манильская бумага, шрифт машинки Сэма.
На улице я вскрыла письмо. Там были вырезки из газет, сложенные по порядку, начиная с самых ранних, и записка от Сэма: «Поздравляю, после смерти ты стала поистине культовой фигурой». Я быстро пролистала заметки. «СМЕРТЬ ЗНАМЕНИТОЙ ПИСАТЕЛЬНИЦЫ. ПОЛИЦИЯ ПОДОЗРЕВАЕТ САМОУБИЙСТВО. НАЧАТО РАССЛЕДОВАНИЕ» — была озаглавлена верхняя; и дальше все шло примерно в том же духе. Где-то помещали фото с задней обложки «Мадам Оракул», в других местах — радостно ухмыляющуюся физиономию со снимков, сделанных Марленой на пароме в день моей смерти. Очень много рассуждалось о моей гибельной внутренней энергии, обреченном взгляде, приступах депрессии, якобы меня терзавших (но ни слова о Королевском Дикобразе и Луизе К. Делакор… Фрезер Бьюкенен лег на дно). Продажи «Мадам Оракул» подскочили до небес, все некрофилы страны торопились приобрести собственный экземпляр.
Меня причислили к тем несчастным женщинам — им, как выяснилось, несть числа, — которые погибли из-за неосторожного обращения со словами. Хотела барку смерти? Пожалуйста, плыви на здоровье, со своим именем на борту. В некоторых статьях выводилась мораль: либо песни и пляски, либо простое человеческое счастье; то и другое вместе невозможно. Допускаю, что они правы. Действительно,
Второй мыслью было: теперь нельзя будет вернуться. Иначе что станет со множеством серьезных деловых людей, которые забрасывают букетами слов мою могилу и получают за это гонорары? Что им прикажете делать, если я вдруг восстану из мертвых, прибегу назад, танцуя, и объявлю, что всех обманула? Это все равно что закидать их тухлыми яйцами — они навсегда меня возненавидят и превратят мою жизнь в кошмар. Женщины будут меня презирать; ничто не сравнится с гневом обманутого смертепоклонника. Это хуже, чем если бы воскрес Джеймс Дин, постаревший на тридцать лет и с брюшком, или на Янг-стрит появилась бы Мэрилин в бигуди, потолстевшая на пятьдесят фунтов. Все, кто сожалел обо мне и моей неземной красоте, будут крайне раздосадованы, снова встретив меня во плоти. Нет уж, умерла так умерла. Придется остаться на Другой Стороне — может быть, навсегда. Моя гибель оказалась выгодна очень многим людям. И если я хоть нос высуну из-под воды, они наверняка позаботятся о том, чтобы меня поскорее залили цементом и снова утопили в гавани Торонто.
Что сталось с моей аккуратной, тихой, тщательно спланированной смертью? Из-за какого-то пустяка. Нашлись свидетели, — кто? как? — видевшие, что я не упала, а спрыгнула с лодки. Смешно. Я действительно собиралась спрыгнуть, но упала раньше времени. Какой-то репортер добрался до Марлены, и та переусердствовала, сказав, что бросила мне спасательный круг, а я даже не пыталась до него дотянуться и пошла ко дну безо всякой борьбы. Какой круг, зачем она его выдумала? И кто догадался взять интервью у моего отца? И почему он сказал, что я очень хорошо плавала? Он в жизни не видел, как я плаваю. Нет, я, конечно, плаваю неплохо; выучилась в старших классах на уроках физкультуры. Этот вид спорта не вызывал у меня отторжения — по крайней мере, в воде меня не было видно. Лучше всего я плавала на спине и брассом. А вот кроль никогда мне не давался.
Стало быть, они считают, что я прыгнула специально; отказалась хватать круг и намеренно пошла ко дну. Как я могла доказать обратное? Впрочем, некое анонимное лицо сообщило, что это на меня не похоже, я не могла покончить с собой, потому что очень любила жизнь. Действительно, это на меня не похоже, совсем.
Что же, подумала я, наверное, я и правда хотела умереть, иначе не стала бы инсценировать самоубийство. Но это не так; я притворилась, что умерла, чтобы начать жить заново. Они все переврали, и меня это бесило.
Я спускалась с холма с пакетами в руках. Я люблю жизнь, тут газета не соврала. Так зачем же мне все это понадобилось?
31
Я решила игнорировать свое самоубийство — все равно с ним ничего не поделаешь — и следующие три дня пыталась работать. Сидела перед пишущей машинкой с закрытыми глазами и ждала, пока в голове, как фильм, сам по себе не начнет разворачиваться сюжет. Но что-то мешало, какая-то статика. Шарлотта моими стараниями уже несколько раз попадала в крайне опасные ситуации, из которых чудом выпутывалась: ее чуть не изнасиловали, а потом едва не убили (мышьяк в пудинге «Пятнистая собака», вызвавший сильнейшую рвоту). Я хорошо знала, как, по идее, должны развиваться события. Фелиции, разумеется, предстоит умереть; такова участь всех жен. Тогда Шарлотта, в свою очередь, сама сможет стать женой. Но сначала ее ждет финальное столкновение с Редмондом. Она его чем-нибудь ударит (канделябром, кочергой, камнем, любым твердым и острым предметом), он потеряет сознание, у него случится воспаление мозга с галлюцинациями, его душа и помыслы очистятся через страдания; в бреду он будет шептать ее имя. Шарлотта будет ставить ему холодные компрессы и постепенно поймет, как сильно его любит; затем Редмонд очнется в здравом уме и твердой памяти и сделает предложение. Это первый вариант развития событий. Второй — последнее, страшное покушение на жизнь Шарлотты. Редмонд ее спасет и тут же признается в беззаветной любви. Потом, при необходимости, можно устроить мозговую горячку уже Шарлотте. Казалось бы, куда проще, но у меня почему-то ничего не выходило.