Мадам Помпадур. Некоронованная королева
Шрифт:
10 августа тоже не принесло облегчения всем страдавшим от духоты…
– Луиза, вы не могли бы обмахивать меня веером, сегодня слишком душно, к тому же у меня что-то крутит внутри. Неужели снова появятся прежние боли?
– Мадам, – горничная внимательно пригляделась к тому, как держится за поясницу ее хозяйка, – а вам не пора ли рожать?
– Может, и пора. Я с таким ужасом думаю о родах…
– Почему?
– Вдруг ребенок снова не проживет долго?
Но дольше разговоры вести не удалось, Жанну Антуанетту действительно скрутил очередной приступ боли внизу живота, и Луизе пришлось уложить ее в постель, отправив Бишо за доктором и позвав на помощь двух служанок.
Когда доктор появился в замке Этиоль, рядом со счастливой матерью уже лежала очаровательная малышка, щуря голубые, как у всех новорожденных, глазенки и смешно причмокивая губками.
– Нет, нет, мадам, не стоит кормить ребенка самой, ваша очаровательная грудь может потерять форму!
Жанну так и подмывало спросить, откуда старый доктор знает о форме ее груди, но она лишь рассмеялась:
– Александрин уже покормили, доктор. Я просто попросила положить ее рядом, пока малышка не спит, чтобы ощутить, что это мое дитя и оно живо.
– Господь с вами, мадам. Живая, прекрасная малышка, никаких осложнений! – ахнула Луиза, которой вместе с двумя совершенно неопытными девушками пришлось принимать роды самой. – Посмотрите, доктор, все ли мы верно сделали?
Старик оглядел все, что требовалось, и удовлетворенно кивнул головой:
– Все хорошо. Теперь мадам нужно отдохнуть, потому заберите ребенка и дайте мадам успокоительное.
– Я совершенно спокойна и не хочу спать.
– Это ради вашего же здоровья, мадам.
– Хорошо, хорошо. Луиза, нужно отправить весточки Шарлю Гийому и господину де Турнеэму.
– В этом нет необходимости! – загремел от двери голос де Турнеэма. – Поздравляю тебя, дорогая, ты родила чудесную малышку.
– Откуда вы здесь, сир? – Жанна счастливо смеялась.
– Умница Луиза, как только началось, тотчас отправила ко мне посыльного, и я примчался. А Шарль в отъезде, но завтра будет в Париже и сразу приедет сюда.
У Жанны Антуанетты началась новая жизнь – матери. Она обожала свою малышку, нареченную Александрин. Мать не стала говорить, что ей хотелось бы для своей девочки такой красоты и разумности, как у мадам де Тансен, потому и имя такое, и все считали повод для выбора имени совсем другим. У самой мадам Ле Норман в блестящем будущем дочери ни малейших сомнений не было, как когда-то не было и у мадам Пуассон.
На следующий день из Парижа действительно примчались счастливые отец ребенка и бабушка – мадам Пуассон.
– Ах, Жанна, она будет очень красивой! Очаровательная малышка!
Муж в восторгах оказался куда скромней, но много эмоциональней, он так стиснул в объятиях супругу, что та со смехом взмолилась:
– О, Шарль! Ты меня просто поломаешь!
– Прости, прости, я не совсем понимаю, что делаю. Я счастлив, Жанна, очень счастлив.
Счастливыми были (или хотя бы казались) все, и не находилось ни малейших поводов для размышлений о пророчестве госпожи Лебон.
– Ты подаришь мне сына?
– Шарль, я едва успела родить дочь… Это не так просто, как ты полагаешь. Девять месяцев бесконечных ограничений, дурноты, а потом сами роды…
– Я тебе очень благодарен, но нам нужен сын.
– Поживем – увидим.
Жанна не стала говорить, что в ближайшее время вовсе не намерена снова оказываться в таком положении, потом когда-нибудь…
Девочку крестили в церкви Сен-Рок Александриной, Шарль Гийом вовсе не был против такого прекрасного имени.
Жанна узнала о болезни и смерти мадам де Шатору, но почему-то большого значения этому не придала, она словно на время исключила из жизни саму возможность общения с королем, предоставив все течению времени. Если Лебон была права и ей судьба быть любимой его величеством, то судьба к этому приведет, а пока куда важней то, что у маленькой Александрин не болит животик, что она весела, хорошо ест и спокойно спит. А еще то, что цвет лица самой мадам заметно улучшился за то время, что она провела в Этиоле. Деревенская жизнь явно пошла молодой женщине, обладавшей далеко не крепким здоровьем, на пользу.
Мадам Ле Норман вернулась в салоны Парижа осенью и узнала много новостей, от которых была оторвана из-за своего положения и пребывания в Этиоле.
Ее теперь стали называть мадам д’Этиоль, чтобы различать с матерью Шарля Гийома.
После вторых родов Жанна немыслимо похорошела, она оставалась стройной, на бледном лице на щеках и без румян горели пятна, большие серые глаза смотрели то весело, то грустно, заставляя гадать, что же такое знает их владелица, заставляющее смеяться и грустить.
Мадам Этиоль с удовольствием закружилась в вихре развлечений и встреч, которые преподносил ей Париж. Снова заговорили о ее прелести и о том, как несказанно повезло этому увальню Ле Норману, отхватившему такую супругу.
Но у дам в салонах нашлись и другие темы для сплетен, они активно обсуждали возвращение к нормальной или почти нормальной жизни короля. Для совсем нормальной ему не хватало фаворитки, чем и были озабочены все вокруг. Прелестные губки снова шептали друг дружке на ушко, передавая свои подозрения, наблюдения и делая выводы. То соглашаясь, то не соглашаясь с выводами собеседницы, слушательницы ахали, закатывали глазки, давая понять, что услышанное потрясает их до глубины души, тут же придумывали свою версию… Так продолжалось до самого декабря.
И вдруг новость: его величество вернулся в Версаль, и даже в свои покои, а не в Трианон… Его величество уже выходил на утренний прием…
– Герцогиня де Рошешуар решила взять короля просто измором.
– Да, да, я тоже слышала, что она преследует его величество, где бы тот ни появлялся.
– Поджидает его на дорожках парка, выскакивая из кустов, словно олень из чащи.
– Какой олень, она скорее лосиха!
Дамы смеялись, однако не слишком усердствуя в обличении герцогини, кто знает, вдруг ее настойчивость даст результат, как бы не оказаться тогда в опале у пусть и мимолетной, но фаворитки.