Мадам Помпадур. Некоронованная королева
Шрифт:
– Как, сир?! Я постоянно рядом с вами.
– Да, но вы не приглашаете меня на свои маленькие ужины. Я слышал, что у вас замечательный повар.
Жанна покраснела от удовольствия, ее повар действительно был хорош. И на такие ужины, которые маркиза устраивала, когда король бывал занят на парадных ужинах с королевой, к Жанне приходили те, кто ей приятен. Беседы велись непринужденные, шутки и смех звучали от души. Людовик действительно услышал, как о таком приятном вечере рассказывала герцогиня де Бранка, мол, у маркизы в малых покоях куда веселей и интересней, чем в парадных королевских, где, зевая, можно свернуть скулы.
– Так вы пригласите меня на свой ужин?
– О да, конечно. Кого бы вы хотели видеть за столом?
– Только тех, кого вы приглашаете обычно. Хозяйка вы, а не я.
– О, сир, уверяю, вы не пожалеете!
Король не пожалел, было действительно очень просто, вкусно и весело. Повар маркизы оказался на высоте, слуги, лишь подав на стол, исчезли, чтобы не смущать присутствующих, беседа завязалась как-то сама собой (при этом даже король не заметил, что ее все же организовала прелестная хозяйка), рассказы один смешней другого сыпались из уст присутствующих, звучали смех, шутки. Подшучивали даже над королем, хотя он все равно оставался на недосягаемой для остальных высоте. Его величество безобидно подшучивал над маркизой.
– Представьте себе: некоему господину выговаривают за неприличное поведение, мол, вы пьете! Он отвечает: «Покажите того, кто этого не делает». Его укоряют: «Вы бьете свою жену». – «А вы в случае провинности своей жены бьете соседскую? Или поручаете кому-то проучить свою супругу?». Обвинить так ни в чем и не удалось.
Компания весело смеялась, пытаясь представить себе, какие еще могли бы быть обвинения и как от них можно отговориться. Это превратилось в настоящую игру.
– Вы ссоритесь со своим мужем! – кричал герцогине де Бранка король.
Та с притворным вздохом отвечала:
– Но если я не буду этого делать, он решит, что я о нем совсем забыла…
– Вы транжира!
Бедолага Абель, в которого в запале игры ткнул Людовик, не сразу сообразил, что ответить. Выручила остроумная сестра:
– Но, сир, если мы не станем тратить деньги, многие люди останутся без работы.
И в рассказах ей тоже не было равных.
– Старый развратник постепенно заменил удовольствие от женщины удовольствием от выпивки и со вздохом говорил, что раньше при виде запертой двери думал, что за ней занимаются любовью, а теперь подозревает, что там пьют.
Жанна не рассказывала королю, откуда берет все эти истории, они сыпались из нее, как из рога изобилия, казалось, женщина придумывает просто на лету. Кое-что так и было, но основное она все же выуживала из книг или донесений начальника полиции Парижа, которые заставила приносить себе каждое утро. Как бы ни презирал начальник полиции фаворитку, ослушаться он не осмелился, а потому маркиза знала о состоянии дел в Париже куда больше короля.
Она вообще знала куда больше него, вынужденного все сведения о жизни получать либо со слов придворных, часто очень предвзятых, либо в постели, где до сих пор бывали те же придворные дамы. Зато теперь король узнал много нового, причем преподносилось все легко, в забавной форме, играючи.
Постепенно Людовик так привык к таким нескучным поучениям, что не мог представить себе и дня без общества фаворитки.
Оказалось достаточно всего нескольких таких вечеров, чтобы король стал откровенно тяготиться необходимостью присутствовать на парадных. Теперь Людовик не мыслил себе жизни без маркизы, ночи он проводил в ее спальне, возвращаясь в свою только чтобы провести церемонию вставания, после которой снова направлялся к фаворитке, вечером после церемонии отхода ко сну снова одевался и отправлялся в малые покои ужинать в приятном обществе.
Вот теперь придворные осознали, что явно недооценили фаворитку, здесь интерес всерьез и надолго. Отношение к ней стало странно двойственным. В своем кругу обсуждая, осуждая и попросту поливая грязью за низость происхождения, герцоги и герцогини, маркизы, графы и графини, все, от принцев крови до художников и поэтов, теперь стремились в малую гостиную фаворитки. В одиннадцать утра, когда маркиза совершала свой туалет, толпы желающих с прошениями, петициями или просто с выражением глубочайшего почтения норовили пробиться к ручке фаворитки.
Всех поражало то, как легко и непринужденно умудрялась вчерашняя мещанка справляться с этим потоком просьб, лести и знаков почтения. Оказавшись однажды в это время в покоях любовницы, Людовик обомлел, пораженный шумом, доносившимся из ее приемной. Он некоторое время стоял, прислушиваясь, за дверью спальни, потом осторожно вернулся к себе и прошел уже парадным переходом.
Появление его величества смутило большинство присутствующих, но только не саму Жанну. Маркиза присела в почтительнейшем реверансе, а король, оглядев разряженную, как на парадном приеме, толпу, тихонько поинтересовался:
– Что это?
– Они пришли приветствовать меня, ваше величество. А через меня вас.
– Часто у вас так?
– Каждый день.
Хмыкнув, Людовик присел в кресло и сделал знак, чтобы какой-то вельможа, прервавший свою речь на полуслове, продолжил. Надо ли говорить, что у того просто язык отказался действовать. Просить фаворитку – это одно, а самого короля – совсем другое. Маркиза рассмеялась:
– Что же вы смутились, господин Кошен, его величеству будет очень интересен ваш проект.
Не дождавшись вразумительной речи от художника, она так же со смехом протянула руку в его сторону:
– Давайте сюда ваши предложения, я сама познакомлю его величество с ними на досуге.
Постепенно у маркизы стал образовываться свой двор, теперь многие придворные откровенно предпочитали появляться чаще в малой гостиной фаворитки, чем у королевы, двор Жанны затмевал двор ее величества.
Но у самой фаворитки хватало ума не затмевать королеву, вернее, стараться при любой возможности выказать ей свое уважение и желание быть приятной. Удивительно, но ей удавалось удерживаться на тонкой грани между уважением и лестью, приветливостью и угодливостью. Достоинству маркизы, рожденной в Париже, могли бы позавидовать многие и многие придворные дамы Версаля.