Мадам, вы будете говорить?
Шрифт:
Итак, мы вернулись к тому, с чего начали, разве что исход для меня был немного яснее. Я знала, что не собираюсь говорить ему, где Дэвид, но знала также и то, о чем раньше только подозревала: он сумасшедший и не остановится ни перед чем, добиваясь желаемого.
– Где Дэвид?
– Спит в своей постели, надеюсь, – ответила я.
Он сделал нетерпеливое движение, и у меня сжалось сердце.
– Вы знаете, что я имею в виду. Где он?
– Не собираюсь вам говорить, – ответила я честно. Если мой ответ взбесит его, ничего не поделаешь, но лучше
Он помолчал секунду, и я заметила, как сигарета вспыхнула снова, дважды, раз за разом.
Следующий вопрос поразил меня. Он резко спросил:
– Вы хотите денег? Если да, то сколько?
– Мне хватает и своих, – ответила я, когда голос вернулся ко мне. – Что вы хотите предложить – тридцать сребреников?
Я почувствовала, как он впился в меня глазами. Он снова затянулся сигаретой.
– Но я не отказалась бы от сигареты, – заметила я.
Я услышала, как он нащупал пачку, снова чиркнула и зажглась спичка. В этот раз его глаза внимательно следили за мной в ее свете. Он раскурил сигарету и, подойдя на шаг, протянул ее мне.
– В чем дело, – спросила я презрительно. – Вы боитесь, что я столкну вас в пропасть, если вы подойдете ближе?
– Послушайте, моя дорогая, – сказал Ричард Байрон ровно. – Так мы не продвинемся ни на шаг. Я хочу знать, где Дэвид. Вы знаете, но отказываетесь сказать. Прекрасно, мне придется заставить вас рассказать это.
Сигарета мне не помогла; я бросила ее с утеса. Короткий период, когда инициатива была в моих руках, завершился, и Ричард Байрон снова атаковал.
Я сказала храбрее, чем чувствовала себя:
– И как вы собираетесь это делать? Пытать меня? Не будьте ребенком, мистер Байрон.
Он свирепо ответил:
– Господи, с каким удовольствием я бы попробовал! Но если я прикоснусь к вам еще раз, то не ручаюсь за себя. И скорее всего сверну вам прелестную шею.
– Понятно. Гестаповские штучки. – Но мой голос дрожал.
– А почему бы и нет? Мне приходилось видеть, как это проделывали, и с женщинами тоже. Такие приемы дают результат так же часто, как и нет.
– Не будьте дураком, – оборвала я его резко. Ледяной ужас ночных кошмаров охватывал меня снова. Теперь Байрона было видно лучше, он возвышался надо мной, темный силуэт на фоне слегка розовеющего востока. – Если вы хоть пальцем шевельнете, чтобы дотронуться до меня, я закричу как резаная.
– Не беспокойтесь, я не собираюсь причинять вам боль. Пока. Но думаю, что нам надо кое-что прояснить.
Он отбросил свою сигарету, и от этого резкого движения внутри у меня все сжалось от страха. Мне стало нехорошо. Я оперлась дрожащей рукой о твердый камень, и рука немного скользнула в сторону. Она была мокрая от пота.
Ричард Байрон говорил без выражения, но его слова ударяли в меня, как молоток о сталь.
– Наверное, вы обо мне слышали. Раньше я говорил, что являюсь другом Дэвида. Это неправда, вы знаете. Я его отец, и, думаю, это дает мне право знать, где мой сын.
Я ничего не ответила. Прислонившись
– Я убил однажды, – любезно сообщил мне Ричард Байрон, – и вышел сухим из воды. Говорят, второй раз убивать легче. И уверяю вас, дурочка, что совершить это сегодня для того, чтобы добраться до сына, мне так же легко, как потушить сигарету.
Врата небес на востоке распахнулись позади него; трубы, должно быть, пропели, а я не услышала их… Безупречно прямые первые стрелы рассвета пронзили небо. Затем их смыло очередной волной тьмы, поднявшейся с сырой земли у моих ног. Я падала… вцепилась в большой камень… он скользнул в сторону от меня… весь мир ускользал куда-то, прочь от солнца.
Откуда-то издалека, из темноты донесся голос:
– Нет ничего легче убийства, уверяю вас…
Тщетным жестом я выставила перед собой руки, тень Ричарда Байрона возвышалась надо мной, затем ринулась вниз как сокол… И я потеряла сознание.
Меня похоронили и положили сверху тяжелый камень. Но я не умерла и пыталась поднять его, только они связали мне руки, и я не могла шевельнуться… не могла даже открыть глаза. Затем, сам по себе, камень поднялся с меня, и мне удалось немного пошевелить руками и головой в молчании и темноте. Наверное, я плакала или я утонула?.. Мое лицо было мокрым и холодным.
Сознание с трудом вернулось ко мне, и я открыла глаза, обнаружив, что темнота, по крайней мере, была настоящей, так же как и слезы у меня на лице. Слезы? Я медленно подняла руку, и оказалось, что не только щеки, но и лоб, и волосы влажные – кто-то побрызгал на меня холодной водой. Вот в чем дело. Я упала в обморок, и кто-то брызнул мне в лицо холодной водой, чтобы привести меня в чувство.
Неуверенно я повернула голову. Я лежала на кровати у окна, решетчатые ставни загораживали слабый серый свет раннего утра. Я оглядела комнату. В темноте можно было различить комод… еще одну кровать… Кто-то лежал на этой кровати и курил. Огонек сигареты разгорался и тускнел, разгорался и тускнел. Я пробормотала:
– Джонни?
Ответивший голос разрушил видение и рывком вернул меня к действительности. Он сказал:
– Пришли в себя снова, я вижу. Кто такой Джонни? Он тоже в этом участвует?
Я помолчала минуту. Затем сказала:
– Знайте, это вам так с рук не сойдет.
– Что не сойдет?
– Что вы здесь делаете? Почему вы не оставите меня в покое?
Он лениво ответил:
– Это такой же удобный способ следить за вами, как и любой другой. И я говорил, почему не оставлю вас в покое. Вы моя связь с Дэвидом. Я не выпущу вас из рук, пока не узнаю, что хочу.
Я сказала:
– Но это моя комната. Не воображаете ли вы, что люди в гостинице не полюбопытствуют, кто вы такой? Подобные выходки не сходят с рук даже во Франции. Что, если я подниму крик?