Мадонна будущего. Повести
Шрифт:
Именно это молчание завершало его облик — с надвинутой на лоб шляпой и поднятым воротником, — завершало, как ни странно, даже после того, когда он, придав себе надлежащий вид, уселся вместе с Мод за чашкой чая в их постоянном углу пустой залы, если не считать так заинтересовавшего Маршала маленького человечка в явном парике и синих очках — великого специалиста по внутреннему миру преступных классов. Но самым странным, пожалуй, было то, что, хотя сейчас наши друзья, по ощущению Мод, без сомнения, принадлежали к этой категории, они не сознавали опасность
— Да, знал, с самого начала, каждый вечер — то есть знал, что ты рвешься сюда, и был здесь каждый вечер, ждал, решив не уходить, пока не увижусь с тобой. Это был лишь вопрос времени. Но сегодня я был уверен… как ни говори, что-тово мне еще осталось. К тому же, к тому же… — Короче, у него был еще один козырь. — Тебе было стыдно… я знал: тебя нет, значит, тебе стыдно. И еще, что это пройдет.
По мнению Мод — так бы она выразилась, — он был тут весь.
— Ты имеешь в виду: мне было стыдно своей трусости?
— Стыдно из-за миссис Чёрнер; то есть из-за меня. Ты же была у нее, я знаю.
— Ты сам у нее побывал?
— За кого ты меня принимаешь? — Казалось, она крайне его удивила. — Зачем я к ней пойду — разве только радитебя. — И, не давая ей возразить: — Что, она не приняла тебя?
— Приняла. Я, как ты сказал, была «нужна».
— И она бросилась к тебе.
— Бросилась. Исповедовалась целый час.
Он даже вспыхнул — так ему стало интересно, даже развеселился, несмотря ни на что.
— Значит, я был прав. Видишь, я знаю человеческую натуру — до самого донышка.
— До самого донышка. Она приняла мои слова за чистую монету.
— Что публика жаждет ее услышать?
— Что не примет отказа. Вот она и выложила мне все.
— Выплеснула?
— Выговорилась.
— Излила душу?
— Скорее, поняла и использовала свой шанс. Продержала меня до полуночи. Рассказала, употребляя ее слова, все и обо всем.
Они обменялись долгим понимающим взглядом, и, словно ободренный им, Байт дал волю языку:
— Ну и ну! Потрясающе!
— Это ты — потрясающий! — парировала Мод. — Так все сообразить. Ты таки знаешь, что такое люди — до мозга костей.
— Подумаешь, что такого я сообразил!.. — Больше в эту минуту он себе ничего не позволил сказать. — Не будь я полностью уверен, не стал бы я тебя подбивать. Только вот что, если позволишь, я не понимаю: когда ты успела так забрать ее в руки?
— Конечно, не понимаешь, — согласилась Мод и добавила: — Я и сама не совсем понимаю. Но раз уж я забрала ее в свои руки, теперь ни за что на свете не выпущу.
— А ведь ты прикарманила ее, не обижайся, обведя вокруг пальца.
— Вокруг. Потому-то мне и стыдно. Когда я вернулась домой со всей этой исповедью, — продолжала она, — я уж дома всю ночь до самого утра перебирала ее в мыслях,
Байт слушал, вникая в каждое слово.
— Они были такие замечательные?
— Бесподобные! Страшно любопытные!
— В самом деле, настолько захватывающие?
— Захватывающие, преинтересные, ужасные. Но главное — совершенно правдивые, и в этом все дело. В них она сама… и он, все о нем. Ни одного фальшивого слова, а только слабая женщина, растаявшая и расчувствовавшаяся сверх всякой меры, но и исходящая гневом — как носик чайника паром, когда в нем закипает вода. Я в жизни не видела ничего подобного. Излила мне все до конца — как ты и предсказал. Так вот, прийти сюда с этим багажом, чтобы торговать им — через тебя ли, как ты любезно предложил, или собственными бесстыдными руками, продав тому, кто даст наивысшую ставку, — занятие не по мне. Не хочу. И если это для меня единственный способ заработать деньги, предпочту умирать с голоду.
— Ясно. — Говарду Байту и впрямь все стало ясно. — Так вот чего тебе стыдно.
Она замялась: она чувствовала вину за как бы невыполненное задание, но в то же время оставалась тверда.
— Я знала: раз я не пришла к тебе, ты догадаешься и, конечно, будешь считать пустой балаболкой — так же, как и она. А я не могла объяснить. Не могу… ей не могу. Получается, — продолжала Мод, — что, промолчав, я совершу — говоря о ее отношении ко мне — нечто более бестактное, более непристойное, чем если выставлю ее напоказ всему миру. Раззадорив и вытянув из нее всю подноготную, я затем отказываюсь выйти с этим на рынок, тем самым разочаровав ее и обманув. Ведь газетчики уже должны были кричать о ней, как лавочники о партии свежей селедки!
— Да, несомненно, так! — Байт был задет за живое. — Ты попала в сложное положение. Сыграла, знаешь ли, не по правилам! Наш кодекс позволяет все, кроме этого.
— Вот именно. И я должна отвечать за последствия. Я себя запятнала, мне и быть в ответе. А ответ тут один — кончать. То есть кончать со всем этим делом. Ну их совсем!
— Кого? Газеты? Прессу? — спросил он так, словно ушам своим не верил.
Но изумление это, она видела, было преувеличено — они обменялись даже слишком откровенным взглядом.
— Да пропади она пропадом, эта Пресса! — воскликнула Мод.
По его лицу сквозь горечь и усталость скользнула сладчайшая улыбка, какой еще на нем ни разу не бывало.
— Ну да, мы, между нами говоря — дай нам только развернуться, — им еще покажем! Прихлопнем! А то, что может дать тебе ход, и отлично дать, ты пустишь по ветру? — спросил он. И, поясняя, добавил: — Ты ведь жаловалась, что тебе не пробиться в печать. И вдруг одним махом проскочила. Значит — лишь затем, чтобы с отвращением сказать: «Я… здесь?» Где же, черт подери, ты хочешь быть?