Маг в законе. Дилогия
Шрифт:
Просыпалась.
Глядела в потолок.
Чтобы снова уйти в дикую грезу.
Под Рождество в училище стряслась какая-то неприятность. Джандиери два дня ходил сам не свой, совершенно не похожий на былого полуполковника; и вечером, когда огонь полыхал в камине, наполняя тело сладкой истомой, ты не выдержала.
— Шалва, — сказала ты, изумляясь самой себе. — Знаете, Шалва…
Так все и получилось. Тихо, спокойно; обыденно. Он оказался хорошим любовником: сильным, предупредительным. В меру изобретательным; в меру снисходительным. Особенно если
К сожалению, последнее время вы редко ночевали вместе, в одной постели. Не ты была тому причиной; да ты и не доискивалась до причин. Боялась узнать правду. Боялась; хотела понять; опять боялась. И редкие ночи эти также стали иными: бурными, можно сказать, буйными, жадными по-юношески… Ты потом еще долго думала, Княгиня: почему?
И ждала, когда он снова придет в твою спальню.
— …Услуга за услугу, милочка. Не расскажете ли вы мне, как вам удалось стать тем… э-э-э… кем вы есть? По рукам?
Вместо ответа ты наклонилась к кучеру, веля придержать лошадь. На тротуаре, по левую руку, стояла афишная тумба, и мальчишка-расклейщик заканчивал свою работу.
Большие, вызывающе большие буквы.
"Киммериец ликующий".
— Желаете программку-с? — мальчишка, заметив твой интерес, кинулся прямо под копыта.
Ты дала ему монетку; развернула глянцевый буклет.
"Музыкальная трагедия "Киммериец ликующий" по мотивам известной оперы, в постановке Московского Общедоступного театра. Музыка знаменитого английского композитора Роберта Э. Говарда, автора таких прославленных опер, как "Голуби преисподней", "Черный пуританин", "Черви земли" и др. Переложение и диалоги Говарда Лавкрафта, ливерпульского затворника-мизантропа, трижды обвиненного властями в некромантии и трижды оправданного судом присяжных (виза чиф-пастора Кромвеля, епископа Кентерберийского) за недостатком улик.
Роль Конана Аквилонского исполняет всемирно прославленный трагик Елпидифор Полицеймако…"
— Желаете посетить, милочка?
Но ты уже смотрела на афишную тумбу.
На цирковую афишу, где, сбоку от "Киммерийца…", в окружении аляповатых клоунов и акробаток, беззастенчиво рекламировался "чемпион мира, вселенной и города Урюпинска, борец-инкогнито по прозвищу Стальной Марципан."
— Шалва, — прошептала ты, с головой погружаясь в пучину совпадений, и не замечая, что шепот твой — тоже совпадение. — Знаете, Шалва…
Но теперь не ответил он.
Остановил кучера; спрыгнул на мостовую.
Огляделся.
Вот его лицо: каменное, напряженное, и только удивительная складка на лбу живет своей жизнью.
Циклоп почуял присутствие гостей в пещере.
— Шалва!..
— Минуточку, минуточку, дорогая… Сейчас!
— Шалва! да что же вы!
— Боже, какое воздействие!.. последний раз — в Каунасе, брал Туза…
— Шалва Теймуразович! Извольте объясниться!
— По-моему, надо в переулок… да, точно…
— Пес! давно не охотился?!
Мощная, высокая фигура Циклопа на миг застыла.
В самой неудобной позе: корпус излишне наклонен вперед, три пальца истово трут лоб, ноги полусогнуты в коленях… Будто и впрямь — вышколенного пса одернули поперек выполнения команды. Накинь овечью шкуру, дура-Рашка, проскользни между ног; беги, беги из пещеры прочь, пока есть время!..
А потом он выпрямился.
Убрал руку ото лба.
Вернулся к коляске — медленно, вбивая в булыжник мостовой подковки на каблуках сапог: будто гроб заколачивал.
Ах, сорвалась ты, девочка моя! сорвалась! вот и лети в пропасть: свистит ветер в ушах, виски переполнены обезумевшим пульсом, и острые клыки внизу текут слюной-слюдой в ожидании!..
— В моей семье, Эльза, считается позором бить женщину. Мужчине, который на это осмелится, сбривают усы. Имейте в виду: я слишком ценю свои усы…
Чувствуешь, Княгиня: руки обвисают мокрым тряпьем? Рот — пересохший солончак, и варан языка тщетно елозит от трещины к трещине? В трость позвоночника вставили тайную шпагу, и острие покалывает крестец изнутри? Мутит? подкатывает к горлу?
Перед Дамой Бубен стоял полковник Е. И. В. особого облавного корпуса "Варвар".
Со всеми последствиями.
— Я хотел бы пройтись пешком, милая Эльза. Меня укачало… да и вас тоже. Жара, духота; возраст.
Усы — не быть, не быть им сбритыми! — встопорщились:
— Составите компанию? Помните, как говорил священник: в беде и в радости, в здоровье и в болезни…
Словно во сне, ты оперлась на его руку; спустилась вниз. Кучер — Сенька-Крест, негласный сотрудник, Валет Крестов — смотрел перед собой, даже моргать забывал. Пускай при нем Джандиери мог позволить себе говорить вслух больше, чем перед случайным лихачом — Сенька предпочитал оглохнуть и онеметь.
На всякий случай.
Возле афишной тумбы Джандиери задержался: сделал вид, что рассматривает афишу.
"Киммериец ликующий".
— Вы ничего не понимаете, Эльза. Вам только кажется, что вы понимаете… а на самом деле — ничего. И поэтому заслуживаете прощения. Я действительно давно не охотился. Повторюсь: вам не дано понять, что значит "долго не охотиться" для такого, как я. Впрочем… Вы когда-нибудь пробовали длительный период жить без… э-э-э… без «финтов», если пользоваться вашей терминологией?
— Пробовала. Вашими милостями, господин полковник.
Он поморщился: искренне, с честной, неподдельной брезгливостью.
— Оставьте, Княгиня. Я всегда восхищался вами; не лишайте меня этого. И если вам кажется, что за три года в училище вы научились «финтить» в присутствии облавных офицеров… боюсь вас разочаровать.
Его плечо тесно прижималось к твоему.
Дыхание касалось щеки: запах хорошего табака, мужского одеколона «Corum»… стылость мордвинского морга, крымская жара, прель листвы на тротуарах Харькова…