Маг в законе. Том 1
Шрифт:
Дунул ветер, лизнул шершавым, мокрым языком… вот и нет пепла. Унесся в ночь. Сгинул. Пал в траву росную, стал грязью.
Пришлось сделать оставшиеся шаги: с пятого по семнадцатый. Встал Федор у столика, губы сжал. Молчит. Все слова, какие нес про запас, растерял по дороге. Не пепел у него ветром с ладони унесло — слова отгоревшие.
О чем говорить? что спрашивать? чего требовать?
Бог весть…
А отец Георгий на свой правый мизинец глядит. С грустью. На безымянном-то пальце аметист густой сиренью налился, зато на мизинце — пусто. Не как раньше. Раньше там колечко было: сапфир в окружении бриллиантовой мелочишки.
Было; сплыло.
— Попустило?
Это отец Георгий у рома спрашивает.
— Слава Богу, батюшка… Легче теперь.
Это Друц.
— Эх, Дуфуня ты, Дуфуня! Глянь на своего крестника, коего ты с Княгиней не пойми как делил!.. ну глянь, глянь, чего в землю уставился! Не понимаешь? Эх, ты… да он же финт на тебя, на крестного, заворотил! Вот и схватило тебя, битого-трепаного…
Поймал Федор взгляд Друцев. Будто колечко священническое — на лету. Страх в том взгляде, и тоска-печаль, и восторг, и вопрос; и слезы — россыпью.
Блестят под луной.
Сожми в кулаке — пепел останется.
— …нет для вас в Законе крестников; нет и не будет. Срослись, переплелись ваши судьбы, ваши души, ваши — и Друца с Рашелью; не пустите вы никого больше в этот круг. Захотите, молить станете — а не сможете через себя переступить. Закрыты для вас ворота Договора; но калитку оставлю…
— Ай, Федор! ай, морэ! ай, рай-клыдяри! [22] Отец Георгий, пошутили — и будет!
22
Барин-взломщик (ром.).
— До шуток ли, Дуфуня? Ты, если жеребца краем глаза узришь — не спутаешь дончака с орловцем?
— Вот и говорю: шутник вы, батюшка! Я? Валет Пиковый, лошадник закоренный?
— А я хоть и не Валет, а Десятка, тоже не спутаю.
— Жеребца?
— Жеребца. Вон он стоит, жеребец твой. Пусть по масти я редко работаю, пусть сан принял, рукоположение… «Стряпчий» я, Дуфуня. Я такие вещи вижу. Просто вижу, и все тут. Понял?
Перевернулся в небе лунный серпик. Катается колыбелькой из червонного золота. В кроне дуба птица спросонок завозилась, пустила трель, да сбилась. Сверчки на лихих скрипочках плясовую наяривают. Комары текут малиновым звоном. Спроси: "В каком ухе звенит?" — и сам себе ответь: "В обоих".
Ночь на дворе.
Воровка на доверии.
Откашлялся Федор. Спросил шепотом:
— Колечко… Батюшка, зачем кольцо-то бросали?
Не сразу ответил отец Георгий.
Ох, не сразу:
— Жалко мне колечка, Федор. Долго на него копил. Скажешь: куркуль я? скряга? Скажешь — и промахнешься. Был я, Федор, крестником самого Иллариона-Полтавского, да не вышел мастью: дальше Десятки не шагнул. А там и вовсе решил от греха подальше… Завязать я решил. Совсем. Навсегда. Слабый я маг, Федор, а в остальном — по-разному. Хвалиться не хочу, да только не год, не два без финтов прожил. Обручами сердце сковал, рассудок в тиски зажал, себя себе подчинил. И понял: не выдержу до конца. Сорвусь. А без крестника… сам понимаешь.
Понимает Федор.
Встало в нем сном-памятью — своим ли? Акулькиным?! — к горлу комом подкатило:
— Сказку про верного слугу помнишь, Акулина? Который сердце обручами сковал… Лопнут скоро мои обручи. Не могу больше силу мажью в себе держать: наружу просится, выхода ищет. Молчи, милая! знаю: не один я такой! Сожжем мы себя, не удержимся… Пора Договор заключать.
— Может, обождем? привыкнем, перетерпим… Ведь дети же! наши дети! маленькие они еще!..
"Дети же! наши…" — отдалось в чернильном небе, ударило в звездные колокольцы; и эхом по земле: "Не могу больше!.. не могу…"
Ах, Федор, все ты понимаешь, да не все принимаешь.
— Я тогда, будто в сказке, — тихо продолжил священник. — Пошел туда, не знаю куда, нашел то, не знаю, что. Но — нашел. Бывает, что маг в Законе и без крестника финт завернет. Мало кто об этом знает, а кто знает — много ли толку? Вот он, рецепт. Гляди!
Ткнул отец Георгий рукой в Федора. Безымянным пальцем пошевелил. Запели искры в аметисте, в золоте перстня. Откликнулись сверчки в траве: и мы! и мы тоже!
— Вместо крестника можно финт на камень бросить. Всякой масти — свой камень. Нам, Червонным — сапфир с аметистом, александрит опять же, а если бриллианты, то мелкие. Бубновым козырям больше рубины подходят; Пикам — изумруды с топазами; Крестовым магам — крупные бриллианты, особенно для «трупарей» и "видоков".
— Батюшка! — аж задохнулся рядом Друц. — Дадынько!.. [23]
— Что — батюшка? что?! Вон, твой Федька: мелким финтишкой кучу деньжищ в один присест… в пепел! Где ты столько камней напасешься, чтоб на целую жизнь без крестника хватило?! Хоть в казну к державе заберись… А ты: батюшка! матушка!
Никогда не видел Федор священника таким. Молодым. Гневным. Страстным. Как из давних лет поднялся: Гоша-Живчик, маг в Законе, что решил от Закона отказаться. Слабый козырь с железным сердцем. Умница; несчастный, гордый человек.
23
Батюшка (ром.).
Иди, Федька, целуй руку, спасшую тебя с Друцем волшебным колечком!
Ну?
Помнит Гоша-Живчик: было когда-то в глазах Червонного Короля, Иллариона-Полтавского, стряпчего из стряпчих, к кому большие люди — и то через третьи руки обращались… Ах, да что там! ведь было:
…дагерротип.
Женщина средних лет. Никак не красавица; но мила. Взгляд тихий, прямой. Светлые волосы на затылке в узел забраны; лишь два локона по вискам. Сидит в кресле, на коленях кошка. За спиной, на стене — картинка: лес по склону горы.
Жаль, живой не встретилась.
Опоздал.
Только вместо поцелуя другое Федьке на язык вывернулось:
— Тяжба у меня, «стряпчий»! У меня, мага в Законе, козыря безмастного — тяжба! Возьмешься за дело?
Снова мелькнуло: лежит на столе Десятка Червонная.
— Тяжба? у тебя? С кем же?!
Помолчал Федор Сохач, прежде чем ответить.
— С Ним, — сказал.
— С кем — с ним?
— С ним. С Духом Закона.
— …что ж ты, Феденька, без меня в огонь суешься? Батюшка, ну хоть вы ему напомните: в беде, мол, и в радости…