Маг. Биография Паоло Коэльо
Шрифт:
— Можешь начинать. Для начала подмети склад. Когда закончишь, доложишь.
Подметать? Но ведь он актер, писатель, а отец нашел ему место уборщика? Нет, тут что-то не так. Видимо, это шутка — захотели посмеяться над новичком в первый день работы. Пауло решил принять игру, засучил рукава и поработал метлой. Закончив, с улыбкой сообщил начальнику, что все готово. Тот, даже не взглянув на нового работника, вручил ему накладную и указал пальцем на дверь:
— Возьмешь оттуда двадцать коробок с гидрометрами, отнесешь вниз, в экспедицию и отдашь вместе с накладной.
Значит, это не шутка. Значит, отец решил унизить его, устроив подсобным рабочим. Помрачнев, Пауло выполнил, что велели. За несколько дней работы он понял, что отныне и до скончания века обречен таскать
Я медленно и незаметно убиваю себя. Я больше не могу вставать в шесть и являться на работу в семь тридцать, целый день без обеда подметать и таскать ящики со всякими железками, а потом до полуночи репетировать.
Он выдержал полтора месяца, и ему даже не пришлось просить об увольнении. Управляющий сам позвонил инженеру Педро и сообщил, что «парень не подходит для такой работы». Когда Пауло в последний раз вышел со склада фирмы «Соуза Алвес», в кармане у него лежали тридцать крузейро, заработанных честным трудом. Он сразу же купил на эти деньги пластинку с последними хитами Роберто Карлоса — «Пропади все пропадом» и «Напиши мне, любовь моя». Совершенно ясно: долго такой жизни он бы не выдержал. Кроме «Пиноккио», который репетировали шесть дней в неделю, в театре начались репетиции еще одной детской пьесы, которую тоже ставил Луис Олмедо. «Я получил роль в этом спектакле, — хвастал Пауло в дневнике, — благодаря блестящей игре моего Картошечки в „Пиноккио“». Теперь ему предстояло выступать на сцене уже как признанному актеру вместе со своим другом Жоэлем Маседо и хорошенькой смуглянкой Нэнси, чей брат Роберто Мангабейра Унжер был примерным учеником в колледже Санто-Инасио и завоевывал там все первые места. Премьера «Войны Ланчей» состоялась в середине апреля 1966 года после утомительного периода репетиций. Видя, что Пауло нервничает, Пес чмокнул его в лоб и сказал:
— Картошечка, я в тебя верю!
Согласно старинной примете, одетый ковбоем Пауло ступил на сцену правой ногой — и зал встретил его аплодисментами, то и дело раздававшимися до самого конца спектакля. А потом все единодушно признали, что он идет «первым номером». Его осыпали комплиментами, а Пес, в присутствии смущенных Педро и Лижии, пришедших на премьеру, обнимал его и громогласно восторгался:
— Картошечка, у меня нет слов! Какая игра! От тебя просто током било, ты заворожил публику! Нет, это слишком!
То же повторилось и на закрытии сезона, когда давали «Пиноккио». Только Картошечку в исполнении именно того, кто и актером-то себя не считал, встречали и провожали аплодисментами. Если бы не полнейшее безденежье, Пауло считал бы, что сам Господь Бог послал ему такую жизнь. У него было несколько возлюбленных, он пользовался успехом как актер и намеревался писать и ставить собственные пьесы. Он научился играть на гитаре и носил ее на плече, подражая своим кумирам — исполнителям боссановы. Но как это обычно случалось у Пауло, радостный подъем легко сменялся приступом глубокой депрессии. В этот вроде бы счастливый и удачный период жизни Пауло записал в дневнике:
Я только что дочитал одну из самых грустных историй в жизни. О художнике — богатом, знатном, талантливом. Он стал знаменитым еще в молодости, но был несчастнейшим из людей, потому что его никто не любил из-за его физического уродства. Пьянство сгубило его рано, отняв у него последние силы. В темных шумных кафе Монмартра он встречался с Ван Гогом, Золя, Оскаром Уайльдом, Дега, Дебюсси. С восемнадцати лет он жил той жизнью, о которой мечтают все интеллектуалы. Он никогда не пользовался своим богатством и общественным положением, чтобы унижать других людей, но его истосковавшееся по нежности сердце ни разу не получило ни крошки искренней любви. В определенном смысле он очень похож на меня. Художник Анри Тулуз-Лотрек, чью жизнь замечательно описал Пьер Ламюр па четырехстах пятидесяти страницах «Мулен-Руж». Я никогда не забуду эту книгу.
Пауло по-прежнему много читал, но теперь, сочиняя, по своему обыкновению, на каждую книгу маленькую рецензию, сопровождал ее особым значком, как это делают профессиональные критики. В его системе одна звездочка означала «плохо», две — «хорошо», три — «замечательно», а четыре — «гениально». На одной июньской странице дневника Пауло удивляется числу книг, прочитанных за последнее время. «Я побил все рекорды: читаю одновременно четыре книги. Дальше так не пойдет». И читал он при этом отнюдь не пустые книжонки. На его ночном столике лежали «Преступление и наказание» Достоевского; «Страх и трепет» Кьеркегора; «Для нервных и тревожных» — медицинский справочник Дэвида Херолда Финка; «Шедевры мировой поэзии» — антология Сержа Милье; и «Панорама бразильского театра» Сабато Магалди.
В том же июне 1966 года Пауло расхрабрился и показал Жану Арлэну свое первое взрослое сочинение: пьесу в трех действиях «Безвременная молодость». По сути дела это была смесь стихотворных цитат, фрагментов речей и эффектных фраз самых разных авторов: Бертольда Брехта, Карлоса Ласерды, Морриса Уэста, Мануэла Бандейры, Винисиуса де Морайса, Карлоса Друммонда де Андраде, Жана Поля Сартра и, разумеется, Пауло Коэльо. Француз счел пьесу заслуживающей внимания, внес некоторые поправки и распорядился начать репетиции. Более того, поскольку это была очень простая для постановки пьеса — практически без декораций и костюмов, он решил показать ее на Первом фестивале молодежи, который должен был состояться в горном городке Терезополис, в с га километрах от Рио. Пауло был не только автором, но и актером, и на второй неделе июня уехал в горы с «Группой Отличие» — против воли родителей, разумеется. Окрыленный успехом, он послал свое стихотворение «Мятеж» на объявленный Фестивалем поэтический конкурс. В жюри входили поэт Ледо Иво и критик Валмир Аяла. Пьеса провалилась, а результаты конкурса должны были объявить только через месяц. Но главное заключалось в том, что Пауло нашел в себе смелость попробовать свои силы.
Обстановка в семье оставалась тяжелой. Его все так же попрекали поздними приходами домой — он редко возвращался раньше часа ночи. К тому же родители принуждали его постричься, чего он не делал уже полгода. Если отец слышал, как поворачивается ключ в замке, Пауло ожидала получасовая нотация перед сном. Однажды ночью у дверей его встретил инженер Педро — он стоял, скрестив руки, и глядел угрожающе:
— Ты снова перешел все границы. С завтрашнего дня входит в силу прежний режим: двери дома будут запираться в одиннадцать. Кто придет позже, останется спать на улице.
Весь следующий день Пауло мотался между своей студией в квартире Фабиолы и залом, где репетировали «Войну Ланчей»: спектакль катастрофически терял публику. Вечером он пошел в «Пайсанду» посмотреть «Китаянку» — последнее творение Годара. Пауло не очень любил этого режиссера, но хотел поучаствовать в обсуждении после просмотра. Там он встретился с Ренатой и после фильма они отправились поесть утку с яблоками и выпить ледяного пива, которыми славился «Цеппелин» в Ипанеме — закрытый клуб, служивший прибежищем людям с левыми взглядами, но при деньгах — куда Пауло мог попасть только по приглашению, как на этот раз. В «Цеппелине» уже почти никого не осталось, когда они попросили счет и вышли. Взявшись за руки, прошли почти три километра к Леблону, до улицы Рита Лудолф, где жила Рената. Борясь со сном, Пауло дождался автобуса Лапа — Леблон. Было уже около четырех утра, когда он вставил ключ в замок входной двери. Вернее, попытался. Ключ в замочную скважину не входил. Только тут до него дошло, что отец выполнил угрозу и сменил замок. В такой час Пауло уже не мог заявиться Ни к Жоэлу, ни к Фабиоле. Не помня себя от ярости, он набрал камней и стал швырять их в стеклянные двери и окна фасада. Полетели осколки. Разбуженные шумом родители испугались, что соседи вызовут полицию, Педро Коэльо спустился и открыл сыну дверь. Пауло, явно навеселе, пересек засыпанный стеклом вестибюль и поднялся по лестнице, не услышав от отца ни единого слова.