Магазин работает до наступления тьмы
Шрифт:
— Тикает? — устало спросила Матильда.
Славик помедлил — ему почему-то стало жаль ее огорчать, — но все-таки кивнул. Стрекотание сломанных часов стало глуше, отступило на периферию восприятия и почти превратилось в фоновый шум, но стоило сосредоточить на нем внимание — и тиканье возвращалось с новой силой. Более того — оно мерещилось Славику даже на улице. Как будто часы инженера Войцеховского выскочили покурить вместе с ним. Славик был приверженцем модного в интернете лихого скепсиса и всегда чувствовал себя глупо, если не мог найти чему-нибудь простого объяснения. В конце концов он пришел к небесспорному выводу, что всему виной индуцированный психоз. Они, все трое, буквально
— Четыре чемодана! — посетовала Матильда. — И хоть бы что.
Славик не знал, как чемоданы могут защитить от индуцированного психоза. Поэтому он развел руками, учуял шлейф табачной копоти, тянущийся за правой, и поспешно спросил:
— А где у вас туалет?
***
Обойдя торговый зал, бабуля сдернула с полки роскошно изданные «Приключения Буратино» и принялась листать их, долго и жадно разглядывая каждую иллюстрацию. Страницы она подцепляла не пальцами, а ребром ладони, и они поддавались не сразу, но бабуля упорствовала, раз за разом повторяя одно и то же движение. Ее подбородок мелко дрожал, а на губах застыла улыбка. Иногда бабуля хихикала, и казалось, что это пузыри какого-то газа накапливаются у нее внутри, поднимаются кверху и выходят со звуком сдавленного смешка.
Дойдя до картинки с волшебной дверью за нарисованным очагом, бабуля посмотрела в противоположный конец зала и медленно моргнула одним глазом. Левым.
***
В крохотной каморке, выложенной кафелем, было так чисто, будто ею не пользовались по назначению. Закрыв дверь туалета на разболтанную задвижку, Славик достал из кармана телефон и обнаружил на нем полтора часа записи. Он включил воду и, поставив звук на минимум, поднес телефон к уху.
— …дама из кладовки, убийственное воображение… — еле слышно забубнил из динамика Ножкин.
Славик перемотал запись немного вперед, потом еще немного, потом посмотрел на себя в тусклое зеркало — лицо стареющего мальчишки, так и не сумевшего стать настоящим взрослым, взгляд слегка диковатый, на щеке какая-то пыль. Ножкин, по крайней мере, был сумасшедшим, а меня-то как сюда занесло, подумал Славик. Вся эта авантюра была позорной глупостью, а теперь — Славик вспомнил тревогу в Женечкиных глазах, которая, кажется, была тревогой за него — теперь к глупости потихоньку начала примешиваться еще и подлость…
Внезапно в его ухо ввинтился визгливый нарастающий звук, похожий на скрежет металла. От неожиданности Славик выронил телефон — он упал в раковину, чуть не угодив прямо под струю воды. А когда Славик, матерясь, выхватил его оттуда и протер — из динамика, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать свою сомнительную историю Виктор Павлович Ножкин.
***
Матильда, балансируя на верхней ступени маленькой стремянки, вешала обратно на стену большие золотистые часы с римскими цифрами. Судя по бурной Женечкиной жестикуляции, хрупкое создание пыталось давать ей какие-то советы, и это было очень забавно, учитывая то, что Матильда стояла к Женечке спиной. Выйдя из подсобки и увидев их, Славик рассмеялся, а Матильда возмущенно обернулась, явно собираясь высказать ему накипевшее.
И тут из глубины торгового зала послышался скрип дверных петель.
Часы остались висеть как придется, единицей кверху вместо положенных двенадцати. Матильда скатилась со стремянки и бросилась в зал.
Бабуля, уже стоявшая на пороге кабинета Хозяина, улыбнулась ей через плечо, меленько тряся подбородком, шагнула внутрь и прикрыла за собой дверь. Матильда рванула за ней с яростным криком:
— Туда нельзя!
Славик мгновенно узнал эту интонацию — так кричат на того, кого собираются бить. Неотвязное тиканье в ушах на мгновение заглушил тупой и влажный звук, с которым впечаталось в асфальт сочащееся кровью лицо бездомного. На секунду Славик застыл в растерянности и омерзении от всплывшей в памяти картины, а потом бросился за Матильдой, чтобы спасти от нее несчастную бабулю. Бабулю в голубом платочке, беззащитную, ломкую от остеопороза, доверчивую и непонятливую от подступающей деменции… Славик был хорошим мальчиком, бабушкиным внучком, а Матильда была бешеной сукой.
***
Так они и оказались втроем в кабинете Хозяина: Славик, Матильда и бабуля, которая держала перед собой склянку из темного стекла с плотно притертой пробкой. И Матильда вдруг на мгновение стала совсем другой — очень больной и очень старой.
— Забери у нее, — прошептала она. — Пожалуйста!
И упала, словно тряпичная кукла. Славик успел заметить, как запрокидывается ее голова, и вспомнил учителя труда Петра Алексеевича — тот так же внезапно рухнул у доски, и уроком семиклассникам стало таинство скоропостижной смерти. Тогда Славик впервые увидел кощунственный процесс мгновенного превращения живого человека в неодушевленный предмет, неспособный даже сохранить заданное положение, а потом классная сказала, что это был инсульт… Бабуля хихикнула, выпуская очередной пузырь неведомого газа, и сделала шаг вперед, поводя перед собой склянкой. А Славик застыл на месте, совершенно не понимая, что делать дальше.
***
В склянке что-то блеснуло — словно луч фонаря на мгновение выхватил из темноты крупную снежинку. Это было красиво, напоминало о новогодних праздниках, зимней городской иллюминации, и Славик бездумно уставился на мерцающий огонек.
Бабуля сделала еще один шаг, неловко выставив ногу боком, и старушку повело влево. Ее водянистые глаза разъехались: правый смотрел на Славика, левый укатился к виску. Половина лица продолжала улыбаться, а другую, похоже, сводило судорогой, и губы, смыкаясь и размыкаясь, отчетливо чмокали. Изо рта торчал зубной протез, мокрый и розовый, словно кусок откушенного языка. Казалось, что управление собственным телом дается бабуле с трудом, и его части действуют как придется, сами по себе. Пальцы, сжимающие склянку, подрагивали.
Мерцающая искра под темным стеклом погасла, и это почему-то испугало Славика.
— Отдайте, пожалуйста, — ломким голосом попросил он.
Бабуля, хрустнув шеей, свесила голову набок. Славик медленно, шумно выдохнул — и направился к ней.
***
Опущенные шторы, крепко сцепленные руки на круглом столике, склоненные головы. На ближней — белая ниточка пробора в блестящей каштановой массе. Волосы разделены надвое, мягкими валиками прикрывают уши, и ниточка сбегает вниз, ручейком впадая в белоснежную шею. От шеи пахнет сладким, янтарным, тягучим.
— Здесь кто-нибудь есть?
Потом станет ясно, что это был запах опопанакса, особой ароматной смолы. Из нее делают снадобья, чтобы пахнуть не гниловато-соленым человеком, а лесом и цветами. Но тогда казалось, что тягучим янтарем пахнет сама белая, мягкая кожа. Это завораживало. Еще завораживал огонь, пляшущие жаркие язычки на высоких свечах. Канделябр не поместился на стол, и его поставили на комод у окна. Свечи нетерпеливо потрескивали, тянулись к тяжелым оконным драпировкам. Крохотные огненные капли почти вопили о том, как им хочется прильнуть к ткани, вгрызться в дерево, напитаться, вырасти…