Магазин воспоминаний о море

Чэнь Мастер

— А теперь — покажи, — потребовал Евгений, останавливаясь посреди улицы Джорджтауна. — Я и так слишком долго терпел. Пусть она будет страшная. Какая угодно. Быстро давай ее фото.

— У меня его нет.

— Ты шутишь?

— Нет.

— То есть как это — нет? Хорошо, позднее фото. Потом, когда… в Париже. Она ведь оказалась с Черкасовым в Париже?

— Я не знаю.

— Она приехала к нему в Крым?

— Я не знаю!

Снова долгая пауза.

—

Хотя знаю, что в сорок втором году у Черкасова была уже другая жена, очень молодая. А что произошло с Варварой… Слушай, я узнал про ее существование две недели назад, когда получил книгу, взял у Лилианы адрес Робертсона, начал писать ему. Что ты от меня хотел за такой срок?

— Но ты же теперь узнаешь про нее всё?

— А куда же я денусь?..

Евгений вздыхает и смотрит на меня обвиняюще. Потом смягчается:

— Ну хорошо, где там этот магазин воспоминаний о море?

— Ты стоишь перед ним.

— Вот это? — Евгений поморщился от захлебывающегося рева обогнувшего его на мостовой мотоцикла.

— А ты думал, он какой? Заросший пылью и паутиной, и мы проберемся туда через дыру в заборе?

Дом на лебух Гереджа был украшен трепещущими малиновыми полотнищами с надписью: «Перанаканский особняк Пенанга». Музей. Вход — десять малайзийских рингитов.

— Перанаканцы — это те же китайцы, — вспомнил Евгений, — но сначала принявшие ислам, а потом как-то одновременно очень хорошо усвоившие британскую культуру?

— Ну… да, в целом. Они же — «королевские китайцы». С оксфордским образованием.

— А то, что ты писал про двор, где были поминальные таблички предков и бетонная крышка колодца, в который тот бандит кидал побежденных врагов?

— Это было здесь. Ты стоишь на этой крышке.

Евгений посмотрел вниз, но отпрыгивать не стал.

— Конечно, тут никакие перанаканцы, скорее всего, не жили. Был клановый храм, но спать в таком доме — уж извините… Ну а колодец — ты же не думаешь, что его хоть кто-то пытался открывать? Зацементировали пол заново, вот и всё. Пусть лежат.

Вслед за группой корейских туристов в одинаковых панамках мы шли по дому: везде золото, особенно на резных китайских ширмах, на мебели темного дерева в инкрустациях. А вот зал европейский, с накрытым столом — каррарский мрамор, керосиновые лампы венецианского стекла. И двойные зеркала, в золотых рамах, друг напротив друга, в их ловушку нельзя попадать. А магазин… да вот и магазин — слева от входа. Продают фальшивый фарфор династии Цинь, отличные фотографии улиц Пенанга в рамках, пряности и ароматическое мыло.

— Ну нельзя же так, — поморщился Евгений, который не мог подняться вверх по парадной лестнице темного дерева. Лестницу загромоздили черные, неуместные здесь штативы. Шла фотосессия — жирная китайская невеста раскидывала пухлые руки враскоряку, изображая полет на носу «Титаника».

— Чем плох музей? А иначе дом бы рассыпался… Хорошо, что хоть арабов здесь нет. Они от моря не отходят. Вот, можно наверх, на шлейф невесты бы не наступить. Там, наверху, спальни. Слушай, а ты понимаешь, что мы с тобой — в волшебном все-таки месте? Это магазин. Тех самых воспоминаний. Ты можешь их выбирать. Ну-ка — что, по-твоему, произошло с Варварой Дмитриевной?

— Если она не приехала к мужу летом семнадцатого — то что угодно. Гражданская война. Баронесса. Большевики. И еще тиф.

— Или пробралась через две линии фронта в Крым в восемнадцатом?

— Могла.

— А представь себе: вытащив мужа, вдруг влюбилась без памяти в какого-нибудь комиссара, осталась в Петрограде…

— Эта что угодно могла.

— Вот видишь, как хорошо быть в магазине. Здесь все возможно. А через месяц я узнаю, что произошло на самом деле, и — а посмотри, какую потрясающую они собрали коллекцию.

Спальню перанаканской китаянки здесь воссоздали с большим тщанием. Абсолютно китайская кровать под слегка драным, но явно настоящим балдахином начала прошлого века. Антикварная радиола тридцатых годов и довоенные клюшки для гольфа. Шкаф с аккуратно, квадратиками сложенными простынями, шелковыми чеонгзамами. На туалетном столике — тальк двух марок, Goya и Lilac Mist, набор Woods of Windsor в розовой картонной коробке, все подлинное. И — дамская сумочка, рядом с ней кружевной батистовый платочек.

— Евгений, — сказал я. — Мы все еще в том самом магазине.

— И что?

— По твоей оценке, каков сейчас шанс того, что перед нами — кружевной платочек Варвары Дмитриевны Черкасовой?

— Ну знаешь ли. Один на миллион.

— Тоже шанс. Но посмотри. Кольчужная сумочка, фактически металлический кошелек на цепочке — такие носили как раз в те годы, в двадцатые — уже нет. Платок той же эпохи, батист. Черкасовы провели здесь несколько недель, пока всех моряков не вывезли домой. Гуляли по этим улицам, по ботаническому саду с обезьянами. В гостинице были горничные. Так что?

— Хорошо. Один шанс из тысячи.

— А теперь смотри.

Корейская группа начала заполнять спальню и щелкать камерами. Я положил руку на платок, скатал его в маленький шарик, который можно зажать между пальцами. Поднес к лицу: он слабо пахнул пылью и плесенью. Посмотрел на Евгения. Положил комочек на место.

— Камеры, — сказал он.

— Да, а экраны от камер в магазине внизу. Может, там и ведется запись, но… А вот пойду-ка я отвлеку продавцов. Тут еще корейцы набежали, а в толпе работать веселее.