Магелланово облако(ил. П.Пинкисевича)
Шрифт:
«Гея» долго висела над межпланетным парком, и я подумал даже, не случилось ли что-нибудь. Потом я вспомнил, что астронавигаторы тоже были когда-то детьми.
На третий день нашей жизни на «Гее», заглянув утром в пустую больницу и побывав в операционном зале, я поднялся на лифте на пятую палубу, которую шутя называли городом. Эта палуба представляла собой систему пяти параллельных коридоров, ведущих в два больших зала. Лифт доставил меня в один из этих залов, овальный, с цветником и белой мраморной скульптурой посредине; в плавно закругляющейся стене открывалось пять входов;
– Изучаешь «Гею»? – спросил он. – Прекрасно! Знаешь, как назывались улицы в древних городах? По профессии их обитателей: Гончарная, Сапожная, Кузнечная… Здесь перед тобой древний обычай в новом виде: здесь – Улица физиков; зеленая – Улица биологов, розовая – Специалистов по кибернетике.
– А зачем разноцветное освещение?– спросил я.– Похоже на какой-то карнавал.
– С одной стороны, для разнообразия, а с другой– для облегчения ориентировки. Так ты не заблудишься в нашем городе. Теперь тебе надо познакомиться с людьми, а это дело более сложное.
Он стоял, слегка расставив ноги, и потирал подбородок.
– О чем ты задумался?
– Да вот думаю, куда нам раньше всего направиться.
Он взял меня под руку. Пройдя несколько шагов, мы остановились перед рисунком, изображавшим домик под соломенной крышей, на которой сидел в гнезде белый, аист и смотрел на нас, забавно согнув шею.
– Вот здесь живет Руделик,– остановившись, сказал Тер-Хаар.– Я хочу, чтобы ты с ним познакомился поближе. Он того стоит.
– Это тот самый?..
– Да, знаменитый специалист в области атомной физики.
Он открыл дверь. Мы вошли в небольшую переднюю, в конце которой находилась другая дверь. Историк пропустил меня вперед, я сделал еще шаг и замер в изумлении.
Выделяясь на черном, усыпанном звездами небе, перед нами круто поднималось нагромождение камней, прорезанное полосами мрака. За ним возвышались холмы, опоясывавшие гигантской дугой горизонт, и совсем низко над этой каменной пустыней висел тяжелый голубой диск Земли. Я сразу узнал лунный пейзаж. Под ногами лежала скала, изрезанная мелкими трещинами; в шести шагах от меня она обрывалась, как обрезанная ножом.Там, между двумя скалами, свесив ноги в пропасть, удобно расположился молодой человек лет двадцати с небольшим в сером домашнем костюме. Увидев нас, он приветливо улыбнулся и встал.
– Где это мы находимся?– спросил я, обмениваясь с ним крепким рукопожатием.
В это время Тер-Хаар приблизился к самому краю обрыва. Пейзаж, открывающийся отсюда, был волшебным. Гигантскими ступенями опускалась стена, покрытая черными ямами и шероховатыми скалами; дно пропасти, покрытое мраком, было невидимо.
– Мы на северном скате Гадлея,– сказал
И он, протянув руку, показал на освещенный солнцем обрыв, изрезанный тонкими линиями оврагов. Над обрывом, наклонившись, нависла грибообразная вершина.
– Неприступная, так называемая Прямая стена!– сказал я с невольным уважением.
Во мне проснулось чувство альпиниста, вернее селениста, потому что я не раз участвовал в восхождениях на лунные горы.
– К сожалению, пока– да, – с грустью сказал Руделик. – Я четыре раза ходил туда с братом. Но все еще не сдаюсь.
– И правильно,– сказал я.– Там козырек, пожалуй, выступает метров на тридцать?
– На сорок метров,– уточнил Руделик.– Теперь я думаю, что если бы попытаться подняться в пятый раз вон там, где виднеется небольшое углубление… Видишь?
– А может быть, оно упирается в тупик? – заметил я и хотел подойти ближе, чтобы повнимательнее рассмотреть это место, но физик с виноватой улыбкой взял меня за руку.
– Дальше нельзя, а то набьешь шишку! – сказал он. Я остановился. Мы ведь были не на Луне…
– Ну, и что ты тут теперь делаешь? – спросил я.
– Да ничего. Просто смотрю. Меня это место очаровало… Что же вы стоите, садитесь, пожалуйста. Вот здесь,– указал он на выступ над пропастью.
Мы последовали его совету.
– Хорошая у тебя квартира,– улыбнулся я, не отрывая взгляда от первозданного лунного пейзажа, напоминавшего извержение вулкана, окаменевшее в неподвижности и застывшее так навеки. – И мебель приличная, – добавил я, постукав по скале, которая отозвалась, как ящик, гулким эхом.
Руделик коротко рассмеялся.
– Когда я был в последний раз здесь, вернее– там,– после недолгого молчания продолжал он, – мне в голову пришла одна мысль. Потом я забыл ее и подумал, что следует вернуться туда, где она впервые появилась: может быть, она вновь придет в голову. Знаете, есть такая старинная примета…
– Ну, и что же?
– Мысль не появилась, но убрать этот вид мне было трудно… Однако, кажется, уже пора?
Он наклонился над пропастью так, что я невольно ощутил противную дрожь и протянул к нему руку. Вдруг весь лунный пейзаж исчез, словно на него подули. Мы сидели в небольшой треугольной комнате на письменном столе, свесив ноги вниз. В углу стоял математический автомат, покрытый эмалью янтарного цвета. Низко на стене висела фотография: наклонившись, я узнал горный хребет на Луне, который мы только что видели «в натуре». Снимок был невелик, но местность, изображенная на нем, поражала дикой красотой.
– Ты совершал туда восхождения четыре раза? – спросил я, не сводя глаз с фотографии.
– Да.
Руделик взял снимок в руки и стал рассматривать его внимательно, немного наморщив брови. «Как будто рассматривает чей-то портрет»,– подумал я. Ребра скалы на снимке были не больше, чем складки на его лице, но напоминали ему места, где он упорно боролся, атаковал, отступал…
– Битва за жизнь,– пробормотал я. Он отложил снимок и бросил на меня быстрый взгляд.
– А ты занимаешься альпинизмом? – спросил он.