Магические числа
Шрифт:
20 октября Олонкин, Хансен и Теннесен выехали на собаках по следу отправившегося чуть ранее Григория Кибизова. Образовавшаяся на льду снежная каша делала продвижение вперед изнурительным. Приходилось одинаково работать и собакам и людям. Олонкин соорудил из сыромятного ремня для себя алык — так здесь называлась собачья упряжь — и впрягался в нее рядом с передовым псом. Чтобы уложиться в назначенное время, старались проходить в день до пятнадцати миль. Между массивом мыса Баранова и открытым морем ледовый припай был шириной всего около двадцати метров и на вид не очень надежный. Но они благополучно миновали его, вышли к берегу и, раскопав в снегу несколько бревен, развели большой
Дней через десять на мысе Медвежьем, круто обрывающемся в море, с нартовой дороги заметили избу. Она одиноко стояла на вершине. Направили упряжки туда, карабкаясь вместе с собаками по каменистому склону.
Поднявшись, Олонкин постучал в дверь, но никто не откликнулся, да и по внешнему виду жилища трудно было предположить, чтобы оно было в настоящее время обитаемо. Однако изба, по всей видимости, совсем недавно посещалась людьми, и это подтвердилось, когда путники вошли внутрь. На стене на гвозде висела записка, в которой извещалось, что изба покинута 11 сентября этого года. Оставив, небольшой запас муки, чая и спичек, путники отправились дальше, к поселку Сухарное, где, по сообщению Григория Кибизова, жило множество русских. Среди них могли быть и приезжие, которые знали что-нибудь достоверное о состоянии радиотелеграфной станции.
За Медвежьим мысом дорога стала лучше. Иногда собачья езда могла даже доставить некоторое удовольствие: сидишь на нарте и вглядываешься в суровый и прекрасный северный пейзаж. Темнело рано, и на ясном небе, как бы возмещая скудость дневного света, зажигалось полярное сияние, расцвечивая весь небесный купол и действуя на путников странно возбуждающим образом. Игра красок достигала такой силы, что все видимое казалось плодом фантазии или же результатом действия неведомых могущественных сил, сущность которых неподвластна человеческому разуму.
Сухарное оказалось небольшим, но густо заселенным поселком, в котором жило около шести десятков якутов и русских, прибывших сюда из Нижне-Колымска на промысел рыбы.
Остановились у одного рыбопромышленника, который уступил им свою избу, сам переселившись на ночь к соседям. Путников встретили с истинно русским северным гостеприимством и, щедро накормив уставших после непривычно долгой дороги собак, устроили угощение для гостей. Преобладали, разумеется, рыбные блюда — великолепная уха, о которой хозяин избы сказал, что таковой не едал даже сам свергнутый русский царь, а что касается строганины, розово просвечивающей, то о такой, кроме истинных северян, никто и понятия не имел.
В избу набилось столько народу, что дверь приходилось время от времени открывать, чтобы вошло немного свежего морозного воздуху, в противном случае можно было задохнуться. Олонкин пустил по Кругу припасенную для такого случая бутылку водки, которая вернулась к нему пустой.
Каждый старался сообщить новость одну другой причудливее.
Выяснилось, что радиотелеграфная станция находилась когда-то не в Нижне-Колымске, а в Средне-Колымске, но давным-давно разрушена.
— И похоже, нет никого, кто мог бы ее пустить, — сказал один из рыбаков.
— А почты или другой службы связи нет поблизости? — спросил Олонкин.
Несмотря на свою простоту, этот вопрос вызвал оживление среди собравшихся, и несколько голосов весело ответили, что здешние жители давным-давно забыли, что это такое.
— Но ведь каким-то образом вы получаете новости из внешнего мира? — допытывался Олонкин.
— Торбасная почта! — сказал хозяин и объяснил: — Новости узнаем только от проезжающих. Вот побывал здесь Кибизов, рассказал нам о смене власти в Ново-Мариинске и Уэлене.
— А здесь какая власть?
Снова в ответ послышался смех.
— Какая тут власть! — махнул рукой хозяин. — У кого деньги и водка — у того и власть. А сейчас вообще худо, нет даже ни чаю, ни табаку. Последний пароход из Владивостока приходил сюда три года назад. Была надежда на «Ставрополь», да льды его затерли. Уповаем только на американские шхуны, но сюда они редко доходят — в иное дето здесь у берегов все время стоят плавучие льды.
Как понял Олонкин из сбивчивых разговоров, установить власть в этих краях пытались уже многие: сначала представители Временного правительства, позже — части генерала Попеляева, находившиеся под командованием верховного правителя Сибири адмирала Колчака. Подтверждалось то, что рассказьтвал недавно Кибизов.
— Теперь вроде побеждают большевики, — рассказывал хозяин. — Они ведут партизанскую войну, и их поддерживают беднейшие крестьяне и якуты. Безземельные и безоленные охотно идут в партизанские отряды. Надеются при дележе богатств получить свою долю…
— Грабеж идет, круговой грабеж! — воскликнул один из присутствующих. — Наловишь тут рыбы, приедешь в Нижне-Колымск — И некому ее продать: торговца растрясли, поделили его богатства, лавку разграбили…
— До этого у нас дело не дойдет, — успокоил хозяин избы. — Тутошний народ смирный, а что касаемо якутов да туземного народу, то они здесь темные.
Тревога и смятение не покидали Олонкина, когда он бродил по похилившимся избам и непонятным развалюхам, в которых, как звери в норах, зимовали колымские рыбаки. Местные чукчи и юкагиры выглядели куда пристойнее, нежели эти опустившиеся представители цивилизованной нации. Владелец даже небольшого стада чувствовал себя много увереннее заброшенного неведомо какими ветрами в эти края пришлого человека. Большинство этих пришлых не любили распространяться о своем прошлом. Многие подались сюда в надежде поймать удачу в пушной торговле или в золотом промысле. Однако, пушнину здешние туземцы продавали отнюдь не даром и хорошо знали цену привозному товару. Их уже просто так не проведешь, не обманешь, единственным, что они охотно брали, часто отдавая последнее, была водка. Но этим зельем торговать было небезопасно: последними дошедшими сюда царскими указами продажа водки и вина местному населению строго запрещалась. За нарушение грозила конфискация всего товара и солидный штраф. Что же касается золота на Чукотке — следы его попадались, но большого золота, такого, какое было в Номе, здесь не находили.
В этой пестрой, неустойчивой по настроению толпе чувствовалось внутреннее напряжение, ожидание каких-то решительных перемен в жизни. Никто по отдельности не мог вразумительно выразить это состояние, но тем не менее оно несомненно существовало.
Продолжать дальше путь к Средне-Колымску уже не было смысла, А ехать на собаках до Якутска — безрассудно.
Нагрузив нарты свежей рыбой, 1 ноября караван вышел в обратный путь. Хорошо отдохнувшие собаки дружно тянули нарты, как бы предчувствуя будущий отдых в уютном собачьем жилище неподалеку от «Мод». На передней нарте ехал Геннадий Олонкин, следом, Хансен, а замыкал караван Теннесен.