Магические числа
Шрифт:
— Мясо и все остальное можно есть сколько угодно! — весело сказал Кагот.
Он не рубил мясо, а ловко, следуя суставам и сочленениям, разделял кости, как бы разбирая тушу на составные части.
Закончив работу, он соорудил из шкуры подобие мешка и поместил в нее часть мяса и внутренностей.
Небольшой спор вышел, когда надо было решать, кто будет тащить нерпу, а кто медведя. Медвежья шкура с завернутым в него мясом была куда тяжелее нерпы и к тому же хуже скользила по льду.
— Раз уж это я добыл, то я и должен тащить, — сказал Першин и взялся заупряжь.
Кагот помог
Заря пылала прямо на юге, словно показывая дорогу домой. Першин, преисполненный гордости, не ощущал тяжести добычи. Точнее, она была ему только в радость, и он не отставал от идущего впереди Кагота.
— Боги оказались очень добры к тебе, — сказал тот, когда они, остановившись отдохнуть, присели на застывающую медвежью шкуру.
— А может быть, не боги? — задорно спросил Першин.
— Ты не должен так говорить, — укоризненно покачал головой Кагот. — Удача — зависит не только от человека. Конечно, и охотник тоже должен быть достоин своей добычи, но все же без морских богов дело не обошлось.
— Ну пусть будет так, — снисходительно согласился Першин, преисполненный доброты. — Будем считать, что боги преподнесли нам новогодний подарок.
— Ну конечно! — вдруг догадался Кагот. — Именно так и есть! Боги узнали, что наступает твой Новый год, и послали тебе удачу!
— Новый год наступит не только для меня, а для всех людей на земле. А подарок — тоже для всех, — сказал Першин.
— По нашему обычаю шкура принадлежит тому, кто добыл зверя, — сказал Кагот, — а все остальное делится между людьми становища.
— А семья Гаймисина живет только тем, что вы добываете? — спросил Першин.
— Умкэнеу иногда выходит на охоту, — ответил Кагот. — Особенно летом, когда охотимся на моржа. А так Гаймисину больше не на кого надеяться. Когда у нас с Амосом нет добычи, нет еды и у них.
— А часто случается, что вы голодаете? — спросил Першин.
— Бывает, — ответил Кагот. — Особенно когда нет зимних запасов, нет моржей на осеннем лежбище. Тогда худо: жди смертей и болезней. Этот год у нас хороший: в хранилищах еще много кымгытов и, если будет хорошая зимняя охота, копальхена хватит и на следующий год.
— А когда голодаете, едите собак? — спросил Перший.
— Нет! — испуганно воскликнул Кагот и, помолчав, добавил: — Это все равно что людоедство. Такое бывает только с теми, кто теряет разум. Однако когда такой человек образумится, он ищет смерти. Першин вспомнил описание путешествия Амундсена к Южному полюсу, его тщательные расчеты, в которые входило использование собак не только в качестве корма оставшимся собакам, но и для питания людей. Но ничего не сказал Каготу, чтобы не портить его впечатления от норвежца.
В тот вечер в яранге был настоящий праздник. Каляна тут же поставила на огонь большой котел, чтобы сварить свежей медвежатины, а Кагот сказал Першину:
— Ты должен пригласить всех соседей на трапезу.
— И тангитанов с корабля тоже, — напомнила Каляна. — Иначе боги разгневаются и больше не пошлют тебе удачи.
Першину ничего не оставалось как отправиться сначала по ярангам, а потом и на «Мод».
Известие об удаче Першина искренне обрадовало всех членов экспедиции. Амундсен сказал:
— Если такой обычай у местных жителей, то надо его уважить. Мы обязательно придем на трапезу.
Пока Першин приглашал гостей, Кагот переоделся, взял в руки жертвенное блюдо и, накрошив в него немного медвежьего мяса, смешанного с кровью, вышел на берег моря.
Прежде чем разбросать по льду жертвенное угощение морским богам. Кагот постоял, ожидая того особого состояния, которое нисходило на него и выливалось словами:
Великим даром обрадовали вы человека, У которого кожа остается по-детски светлой, У которого волос густо растет отовсюду И речь его незнакома живущим у моря. Вы счастье послали ему, добычу — умку послали, Из вас двоих, кто охотился, выбрали вы его… Но не гневайтесь, боги, что жертву я приношу, Ибо древний обычай неведом ему, тангитаяу…Кагот взял в горсть медвежье мясо и бросил его в сторону моря. Велика была радость Кагота, но что-то и тревожило его в глубине души, будто завидовал он тангитану, который, похоже, неожиданно для себя самого добыл умку. Может, недовольство это происходило оттого, что не было прежнего волнения от произносимых слов, того буйного ветра восторга, который бушевал у него в душе, когда рождались лучшие его слова?… Или он сам внутри менялся, становился другим, отходя все дальше от своей судьбы, от своего призвания и даже от Вааль, которая вот уже несколько дней не являлась ему, не напоминала о себе?
…Такого шумного и веселого пиршества не знала яранга Калявы. В чоттагине было светло от пылающего костра и вынесенных из полога трех жирников, люди говорили на разных языках, но голоса их выражали общую радость и довольство.
Слепой Гаймисин все порывался пощупать лица тангитавов, чтобы лучше представить их облик.
Долго-долго не расходились в тот вечер люди становища Еппын.
14
А еще через неделю наступил новый, 1920 год. В яранге на столе, сколоченном Сундбеком и Першиным, появилось чудное дерево. Это было удивительное изделие: в выточенвый из твердой древесины ствол были воткнуты сухие ветки, на которые бахромкой были наклеены тонкие медные полоски. Все дерево было выкрашено в зеленую краску, обсыпано блестками и утыкано маленькими свечками.
Гости с корабля принесли подарки и раздали их собравшимся жителям становища, вызвав громкие возгласы радости и благодарности. Ощупывая новую курительную трубку, Гаймисин улыбался во все лицо, прикладывал ее к щеке, потом долго с наслаждением раскуривал.
Когда детей отправили спать, Амундсен вытащил припасенную бутылку шампанского и пустил пробку выстрелом прямо в дымовое отверстие. Шипучий напиток разлили в разнокалиберные чайные чашки, среди которых была и любимая чашка Кагота, оплетенная тонкими нерпичьими ремешками.