Магический кристалл
Шрифт:
Вероятно, воображение Артаванской Сокровищницы было поражено настолько, что она еще два часа не могла прийти в себя и потому не показывалась из своего шатра, установленного на палубе громоздкой, с пятью рядами весел, пентеры. И вот, наконец, тридцать бритых наголо слуг, несуразно обмотанных пестрыми и дорогими шелками, выскочили из трюма и в единый миг выстроились, образовав коридор от корабельного борта до подиума. За ними появились еще двое, похожие на жрецов; они прошли с метлами из страусиных перьев, тщательно сметая с пути ковер из лепестков роз, насыпанный по велению
Столь неожиданный поворот смутил Юлия, и возникла неловкая пауза. Это не укладывалось ни в какие представления об обычаях, даже самых диких и варварских, где все-таки гость выходит к хозяину, а не наоборот. В конце концов, император мог бы пройти эти тридцать шагов, разделяющих подиум и борт корабля, но не садиться на верблюда, на это надменное и тупое животное, да еще под взорами хоть и не многочисленной, но почтенной публики, что для родовитого, потомственного всадника позорно и нелепо.
Искренне желая спасти империю от гибели, он еще боялся быть смешным…
— Препрекраснейшая Авездра ждет тебя, император, — нагло поторопил посол.
Юлий вдруг подумал о невероятной зыбкости своего положения, подиум качнулся под ногами: промедление невозможно, ибо невозможно предугадать, что взбредет в голову непредсказуемой и долгожданной гостье. В любой момент корабли капризной Артаванской Сокровищницы отчалят от берега, и Тибр унесет их в море вместе с приданым и магическим кристаллом, который, по наблюдениям соглядатаев, находился на одном из кораблей…
Пересилив себя, император спустился вниз и только сел в седло, как верблюд поднялся на ноги и взошел на палубу корабля. Здесь посол вновь заставил животное лечь, император спешился и оказался перед входом в шатер, услужливо распахнутым двумя лысыми слугами.
Юлий ступил внутрь и отвел рукой полупрозрачную занавесь…
В курульном кресле, обшитом, будто шкатулка, розовым бархатом, полулежала белокожая дева — назвать ее иначе не повернулся бы язык. Изящное, словно высеченное из мрамора тело проглядывало сквозь тончайший шелк одежд и в рассеянном свете шатра отливало легким перламутром. Маленькую головку оттягивали черные вьющиеся волосы, ниспадающие до пола, а на утонченном, поистине прекрасном и благородном лице глубинным светом мерцали огромные глаза, вобравшие в себя всю загадочность Востока.
Две чернокожих служанки чуть шевелили опахалами, нагоняя ветерок, отчего по шатру разливался терпкий, сладковатый аромат варварских благовоний.
На Артаванской Сокровищнице не было ни единого украшения, ибо ни златом, ни самоцветами невозможно было украсить то, что само по себе являлось совершенством.
— Я приветствую тебя, Авездра, — по достоинству оценив невесту, проговорил
— Аве, цезарь, — легко произнесла она и чуть изменила расслабленную позу. — Но отчего ты так угрюм? Я слышала, в Ромее очень весело, не то что в моем царстве. Мне нравится твоя страна. Кругом теплое море, красивые берега, тенистые леса, где поют птицы, растут всевозможные плоды. Кажется, я путешествую по раю.
— Мы называем нашу страну Серединой Земли, — неуверенно произнес император, ибо, удивленный ее неожиданной красотой и неслыханной для Востока раскованностью, испытал бурю противоречивых чувств.
А запах, исходящий от ее тела, странным образом цепенил разум.
— Благодатные места, — заключила царевна, не выражая ни женского любопытства, ни особого интереса. — А скажи мне, цезарь, воздвигая медный колосс, ты хотел удивить меня?
Ее варварское прямодушие и спокойствие несколько отрезвляли, но легкое потрясение все же не проходило.
— Это изваяние бога Митры, — невпопад ответил Юлий.
Она же не обратила на его смущение никакого внимания.
— Почему ваш кумир держит факел и виселицу? Мне пришлось несколько раз отходить назад, чтоб рассмотреть, что же у него в руках. И все равно я не могу понять назначения этих предметов.
Когда-то воспитателем будущего императора был греческий философ и поэт, научивший его выходить из любого положения, соединяя несоединимое. Император никогда не терялся, но сейчас, не ожидавший подобных вопросов, чувствовал, как пошатнулась его способность к логическому мышлению.
— Факел это свет, виселица — знак смерти, — сказал он то, что пришло в голову. — Живущие должны помнить о смерти и ценить свет.
— На Сицилии, а потом и на Сардинии я видела людей в черных одеяниях и с петлями на шеях, — продолжала она, не выражая никаких чувств. — Каждый желающий мог бы повесить их, ибо осталось лишь затянуть веревку… Кто эти люди? Приговоренные к смерти висельники?
— Это монахи, — объяснил император. — Служители бога, всегда готовые уйти из земного мира в небесный.
— Я никогда не смогу привыкнуть к вашей вере, — проговорила она с неожиданной покорностью в голосе, словно в следующей фразе, лишь с этой малой оговоркой, хотела выразить согласие на брак.
— У меня в империи разные веры и множество богов, — с готовностью сообщил Юлий. — Мои подданные свободны в выборе небесного покровителя.
Ее нежная и горячая кротость вдруг мгновенно превратилась в остывший металл:
— Мне нравятся земные радости, но более всего я обожаю неземные чудеса.
— Поэтому мною издан закон о свободе вероисповедания, — тупо повторил император. — Каждый гражданин имеет право выбора.
Авездра по-восточному загадочно усмехнулась и более никак не выразила отношения к его словам.
— Несколько лет назад я путешествовала в Индию, — вдруг сообщила она. — И повидала там много чудес… А в твоей стране есть чудеса?
Даже свободным ромейским женщинам не пришло бы в голову вести себя столь капризно!
— Ты путешествовала по египетской провинции, где стоят древние пирамиды фараонов…