Магический спецкурс
Шрифт:
Еще одним результатом моего ночного «приключения» стало то, что я повадилась бегать в тайник Роны Риддик и читать ее дневник. Первые разы я делала это, напряженно прислушиваясь к шорохам за дверью, и не выдерживала больше десяти минут. Однако постепенно я стала проводить там все больше времени, жадно поглощая страницу за страницей. Школьные дела и впечатления Роны от Гордона Геллерта меня мало интересовали, а вот куски, посвященные Норду Сорроу, я прочитывала с жадностью, порой тут же перечитывая. Теперь, когда я знала лично человека, о котором писала Рона, ее записи воспринимались иначе. Они были словно маленькой дверкой, приоткрывающей личность
Рона никогда не называла его по имени, ни в одном абзаце. Ни разу. Хотя все равно было легко определить, о ком идет речь. Она писала об их встречах и о тех мыслях, которые не решалась ему озвучить. О своих обидах. Страхах. О том, каким видела его и каким не видели другие.
«Говорят, он жесток и неприятен. Чушь! Да, жизнь была жестока к нему и научила быть жестким в ответ. Порой ему приходится принимать решения, от которых кровь стынет в жилах. Однако жестокий человек получает удовольствие от подобного. Таким был, например, его отец. А он сам порой вынужден поступать так. И это убивает его даже больше, чем тех, на кого оказывается направлен его гнев. Я знаю, собственная жестокость тяготит его, но больше никто этого не видит».
Читая подобные отрывки, я задавалась вопросом: действительно ли Рона знала Норда Сорроу лучше, чем другие, или просто придумывала ему оправдания? Ян Норман не казался мне жестоким. Сейчас он виделся мне идеальным мужчиной, но так ли хорошо я сама его знала?
Что стало с Нордом Сорроу и куда он пропал, Рона Риддик так и не узнала. Несколько последних страниц дневника были практически обращены к нему. Она вопрошала, куда он делся и когда вернется, а потом записи обрывались: последняя страница дневника была кем-то вырвана.
На Новый год родители наконец подарили мне базовый фокусирующий артефакт. В виде подвески, но тоже из белого золота и с изумрудом, хоть и не таким большим, как в перстне Нормана. Как оказалось, именно эти материалы хорошо подходят для фокусировки моего потока. Не только они, конечно, но так мне не придется перестраиваться.
— Теперь ты можешь вернуть перстень своему преподавателю, — добавил папа.
Да, я знала, что так будет правильно. Я ведь сама настояла на том, чтобы перстень не был подарком. Однако от мысли о том, чтобы расстаться с ним, мне становилось невыразимо тоскливо. Я успела полюбить его. Не за высокую стоимость, конечно, и даже не за красоту. Пока он оставался на моем пальце, я постоянно ощущала присутствие Нормана рядом, знала, что он придет на помощь, если будет мне нужен. Сейчас именно это я ценила в богатом украшении больше всего.
Поэтому, вернувшись в Орту, отдавать перстень я не торопилась. Объясняла себе это тем, что хочу сначала сдать сессию, а с привычным артефактом будет проще. Впрочем, сессия и так оказалась не очень напряженной. У меня почти не было «хвостов», поэтому проблем не возникло. Преподаватели даже хвалили меня, памятуя о том, как я начинала.
И вот настал последний день семестра. Сессию я успешно закрыла, но впереди оставалась локальная вечеринка с сокурсниками, которую мы собирались закатить прямо в общей гостиной спецкурса. На следующий день мы должны были покинуть Орту на целый месяц каникул — до первого марта. Оттягивать момент возвращения перстня я больше не могла. Если папа увидит, что я вернулась домой с ним, будет скандал.
После обеда я отправилась в кабинет Нормана. Мой преподаватель в неизменной черной форме, застегнутой на все пуговицы, разбирался с документами: его стол полностью покрывали стопки бумаг, а из шкафа были выдвинуты ящики.
— Таня? — Он замер на полпути от шкафа к столу. — Не ожидал вашего визита. Мне казалось, я попрощался с группой спецкурса еще в среду. И у нас не осталось с вами нерешенных вопросов.
— Я не по поводу учебы. — Не знаю почему, но на меня вдруг напало смущение. Я покрутила перстень на пальце, а потом сняла и решительно протянула ему. — Вот, пришла вернуть вам.
Он посмотрел сначала на меня, потом на перстень на моей ладони, но не сделал попытки его взять. Бросил бумаги, которые держал в руке, на стол и снова посмотрел на меня, хмурясь.
— Я вас чем-то обидел? Это из-за моего поведения в подземелье, да?
Я растерялась. Мы с ним ни разу вслух не вспоминали ничего из того, что произошло в подземелье. И уж тем более я не могла понять, как это может быть связано с возвращением временно одолженной вещи.
— О чем вы?
Норман, сцепив руки за спиной, подошел чуть ближе, внимательно глядя мне в глаза. Даже если бы я захотела, то не смогла бы отвести взгляд: он меня словно гипнотизировал.
— Я обещал вам, что мой подарок ни к чему вас не обяжет, — напомнил он извиняющимся тоном. — А сам потом целовал, как будто имел на это право…
— Это здесь совершенно ни при чем! — поспешно перебила я, чувствуя, что щеки, как обычно, начинают краснеть. — Мы с вами договаривались, что я верну его, как только у меня появится собственный фокусирующий артефакт. Так вот, — я продемонстрировала ему цепочку с подвеской, хотя он и так прекрасно мог видеть ее в вырезе блузки, — он появился. Поэтому я…
— Таня, я подарил вам этот перстень. — Норман упрямо покачал головой. — Я не стал возражать, когда вы предпочли считать его временным одолжением, только чтобы вы его взяли. А так он ваш, и назад я его не приму.
— Послушайте, профессор Норман… — Я тоже сделала шаг к нему, после чего расстояние между нами сократилось почти до неприличия. — Ян, я не могу его оставить, понимаете? Как это будет выглядеть со стороны? Мои родители не поймут, да и в Орте у многих возникнут вопросы. Про нас и так уже болтают всякое…
Он приглушенно рассмеялся, чем вызвал мое недоумение.
— Что именно вас волнует: то, что некоторые считают вас моей любовницей, или то, что другие полагают, будто вы моя дочь?
Я тоже против воли улыбнулась.
— А вас это разве не волнует?
— У меня нет детей, но такой дочерью я бы определенно гордился, — огорошил он. И прежде, чем я успела переварить это заявление, добавил: — А вторая версия способна лишь польстить мужскому самолюбию.
Профессор спокойно улыбался, и мне не удавалось понять, говорит ли он серьезно или снова подшучивает надо мной. А поскольку очень хотелось, чтобы серьезно, я старательно убеждала себя в том, что он просто шутит.