Магистериум морум
Шрифт:
Борн с сожалением погладил на запястье окаменевшую тварь.
– Я поднимался над землёй, маг. Туда, где уже не светит солнце.
– И что там? – встрепенулся магистр. – Что ты видел? Как там всё устроено?
Демон потянулся и встряхнул ополовиненную бутыль:
– Ты говорил, у тебя есть ещё одна?
– Есть! Такая же! Да ещё и трёхлетняя есть! Рассказывай! – воскликнул Фабиус.
– …Ад внутри, в самой глубине. И везде над ним – земля, – рассказывал демон. – А сверху – небо над всем этим. А потом – пустота.
– Но как это – везде?
– Везде, маг. Куда бы я ни пошёл из Ада, телом ли, или только сознанием, везде я найду наверху землю. Не всегда там есть люди и города. Я видел много совсем диких или пустынных мест. А где-то на многие и многие дни пути – только горько-солёная, как твой пот, вода.
– Подожди... – перебил магистр. – Значит, Ад – внутри земли? Но тогда... Тогда получается... Получается, что мир наш – круглый? А вокруг него… Да, всё верно: вокруг него светило и луны... Значит, я был прав! Но как такое могло случиться с сущим?
– А мир вообще удивителен.
– Но ведь в книгах написано, что мир плоский!
– В каких книгах? – удивился Борн. – Я много чего читал… Ты опять проверяешь меня, маг? Не надоело?
Фабиус так и оторопел. Значит, демон прозрел все его коварные вопросы?
– Для этого не надо было читать мыслей, – усмехнулся Борн. – Видел бы ты своё лицо…
Фабиус озадаченно забрал бороду в горсть: выходит, и он не умел врать, если дело касалось личного блага?
– Давай-ка лучше споём? – предложил демон, безмерно удивив такой просьбой мага. – Песню ты всё какую-то раньше пел у себя в уме? Что-то про вишню?
– Про вишню?
Магистр едва глазами не хлопал: неужто демоны, напившись как следует, тоже ощущают потребность подрать горло? Вот так магия у вина!
Он подумал, откашлялся и затянул ломко и неуверенно:
– Вишня белая с ветром спорила...
Борн покачал головой.
– Не эта, но тоже про вишню и ветер.
– Оно и понятно, ветер – главный её враг. Стоит она такая белая… – магистру вдруг захотелось плакать. – Будто невеста…
И тут он вспомнил сначала жену, потом песню, и завёл тихо-тихо:
– Отцвела с морозу вишня. Полетели….
– Лепестки её, как перья белой цапли… – так же тихо подхватил Борн неожиданно приятным баритоном.
Второй куплет они уже пели громче, весьма довольные, что голоса их хорошо ложатся вместе.
Солнце встало, но осталось
Много ветра.
Ветра чёрного, что ветви гнёт и стонет.
И во всём краю одна стояла вишня,
И смотрела, как свет вешний в мари тонет.
Что стоишь ты тихо, вишня,
Что не плачешь?
Иль не веришь, что понятны ветру слёзы?
Мрак унёс все наши лучше надежды,
Лишь белеют на ветвях твоих плерезы.
– Плерезы? – удивился Борн, когда песня утекла, а водка потекла в стопки.
– Это старое слово. Верно, речь – о белых траурных нашивках, что делают ещё кое-где на рукава, – предположил маг. – Это очень, очень старая песня. Уже и слова её кажутся странными.
– Что значит – старая? – демон нахмурился.
– Время идёт, язык изменяется. Я даже не знаю, о чём это. Что за чёрный ветер, о котором пела мать? Всё забывается: слова, образы…
– Вы забываете старые слова? – Борн даже привстал.
– Конечно. В библиотеке Магистериума большую часть книг уже давно никто не может прочесть. Есть лишь апокрифы – списки мнений древних авторов. Но и они уже малочитаемы.
– Вот как? – демон выглядел потрясённым. – Для меня нет большой разницы в вашем языке. Но это значит, что ты и не читал ничего, о чём писали даже пару сотен лет назад? Не мог?
– Ну, почему – ничего? Магистерское образование хранит единый язык. Его создали такие же маги, как я, чтобы не растерять остатки знаний. Книги, написанные после эдикта о едином языке письма – я читаю легко. Однако и эдикту уже более трехсот лет. И уже часто случается так, что образованные люди говорят совсем иначе, чем чёрные. Из старого мы помним только песни. Вот, как эту. И мама её любила, и Райана…
Фабиус помотал тяжёлой головой и поднял почти пустую бутыль. И увидел там, внутри неё, свою жену. Её белое горло сжимал он теперь в своей руке.
– Водка кончается, – выдавил маг и неловко опустил бутыль на пол.
– Ты же говорил, у тебя есть ещё одна, трёхлетняя? – подсказал демон.
Трёхлетняя оказалась выше всяких похвал, но образ Райаны и она не смогла затуманить.
Райана не стала бы терпеть пьянство Фабиуса. Она и вина-то не пила. Удивительно цельная, добрая, заботливая. Она сразу же разобралась в домовых книгах, взяла на себя руководство хозяйством. Она позволила ему погрузиться в науки, но она же занимала мысли магистра во время его ночных бдений.
Часто он откладывал зелья, тушил огонь в камине и шёл к ней. Будил, но она никогда не прогоняла его, немытого, пахнущего дымом и душными острыми травами. Всю любовь к ней маг вложил в Дамиена. Терпел его ночной плач, оставаясь с дитём вместо кормилицы, умывал, учил сидеть на коне... За что же?..
– Когда дело касается собственных детей, даже самые умные люди становятся редкими идиотами, – пробормотал магистр.
– Демоны тоже…. – откликнулся Борн.
Он видел, что Фабиус ушёл глубоко в себя, и перебирал не спеша угли в очаге, разглядывая их, словно невиданную ценность.
– Я не тому учил его… – покачал головой магистр.
– Чтобы браться учить кого-то, нужно самому быть достаточно глупым, – невесело усмехнулся Борн. – Мир непознаваем. Он новый, как новый каждый рассвет. В нём есть закономерное, но больше такого, что течёт. И в понимании его любой ребёнок обгоняет родителей.
– Как это? – не согласился маг, желая спорить. – Могут ли дети быть умнее родителей?
– Да вот так, – улыбнулся Борн. – Так же просто, как всё вокруг. В закономерном – ты впереди своих детей, в текучем – тебе лучше бы поучиться жизни у них.