Магистериум морум
Шрифт:
— Щадить тех, кого любишь… — только это и повторил он глухо.
Щадить…
Магистр знал: к тем, кого любим — мы особенно жестоки.
Он обернулся, словно кто-то дотронулся до его плеча, и увидел, что тёмное пятно на лимском тракте приблизилось, и уже различимы люди, что движутся по нему.
— Что там? — спросил он вслух, не ожидая, что Хел откликнется.
Но тот повернулся, сморгнул розоватые слёзы и уставился вдаль.
— Группа людей. Четыре по сто и ещё восемь. Они ищут тебя. Идут, движимые одной
— Крещёные? — удивился Фабиус.
— Наверное, — согласился Хел. — Я вижу, что лица многих перечёркнуты ножом палача или руками единоверцев.
— Как они нашли нас?
— Они идут медленно, расспрашивая о вас. Они думают, что это вы, магистр Фабиус, украли у них бога.
— Вот напасть, — нахмурился маг. — Я не могу сейчас закрыть дорогу на остров. Острову нужны мука, дрова, мёд!
— Можно напустить морок, — предложил Хел. — Создать рядом ещё один остров на реке, призрачный. Крещёные будут искать путь к нему и на время оставят вас в покое.
Магистр задумчиво смотрел на тёмное пятно на дороге.
— Как сказал бы Борн — это будет обман… А я больше не хочу обмана.
— Тогда убей их? — предложил демонёнок с тем же выражением светлого улыбчивого лица.
Магистр смотрел, как чужой свет исходит из красноватых глаз, и прозревал. Он решил почему-то, что демоны подобны людям, обмяк и потерял бдительность.
Хел был порождением Ада, а Борн и вовсе — коварным глубинным демоном. С чего это человек решил, что их жалость и любовь подобны жалости и любви человеческой? С чего понадеялся, что инкуб по любой своей прихоти не зальёт остров Гартин кровью?
Да где он, в конце концов?!
А Хел? Что, если он первым делом пожрёт душу доверившегося ему книжника Акрохема? Ведь так ему проще всего будет обустроиться в людском мире?
Магистр Фабиус дотронулся до магистерского камня на груди. Хел глянул коротко, и тут же опустил глаза, но маг отдёрнул руку, словно камень ожёг его.
Демонёнок знал! Знал, что предупредив магистра, он рискует и своей светлой головой. Что маг первым делом подумает о возможном предательстве самой демонической сути, и карающая длань его опустится тут же.
Фабиус сжал кулаки. Решения не было. Не было подходящей всем правды, которая была бы жизнью, а не смертью!
— Иди же быстрее! — сказал он, ощущая, как гнев на само бытие застилает разум. — Осенний день короток, а переместиться в незнакомое место ты не сможешь! Иди!
Маг уставился в небо, но легче ему не стало. Хоть бы какая-то птица, что ли… Но нет, там было пусто — ни облачка.
Он сосчитал до десятка, медленно опустил голову: Хел всё ещё стоял, замерев, словно ждал чего-то.
— Иди! — крикнул магистр.
Он взлетел в седло и, не прощаясь, поскакал к мосту. И на середине его понял, что бросил сына на острове одного! На милость и неведомую волю Борна!
***
Борн в этот миг был выше, чем само солнце.
Он не сумел провести ночь в библиотеках людского мира. Покой стал вдруг вреден инкубу: он слишком волновал его.
Совсем недавно Борн не находил себе места, дожидаясь пока маг вернётся из Ангистерна. Оказалось, эти мучения были благом по сравнению с чувством полной безнадёжности, что охватило его теперь.
Пока демон сторожил подступы к острову, ругал последними словами мага, что не торопился домой, читал… Он гнал от себя дурные мысли.
Но вот заклятия и барьеры, охранявшие остров, сняты. Казалось бы — хватай то, что осталось от Аро, и беги.
Но куда?
Борн публично объявил себя изгоем на людской площади. Ад больше не примет его, и неизвестно, примет ли сын.
Впрочем, мальчик и так не сможет жить в Аду… Или всё-таки остаётся какой-то, пока неведомый, шанс?
Остаётся? Да он же лжёт себе!
Оказывается, себе солгать легче, чем прочим…
Расставшись с Фабиусом, Борн долго размышлял, зависнув в небе над островом, и воздушные токи медленно поднимали его вверх. Ему казалось, что это чувство отверженности несёт его прочь от Ада. Но выходило, — что и от земли.
Он поднялся над провинцией Ренге, потом — над облаками, над плоским миром людей, таким, каким он был нарисован на картах Магистериума.
Инкуб прекрасно видел с высоты, что Серединный Мир — гораздо больше магистерских картинок, но не это занимало его сейчас.
Он смотрел, как дышит вода, как лежит земля, как тучи цепляются за вершины гор. Мир был прекрасен в своей полусонной подоблачной прелести.
Сейчас Борн был мучим самим собой, как бывает мучим любой отверженный. Он проклял свой Ад, объявил себя изгоем его. Ему было больно, как не было больно даже тогда, когда он ощутил, что потерял Аро.
Та боль — всего лишь обожгла, оглушила, разъяла внутреннее и внешнее. Он глох от неё и перестал ощущать всё, но и боль — тоже. Сейчас же естество его, до последней, самой маленькой клетки, ныло и пело внутри. Плакало и смеялось. И не было ничего звонче того смеха и горче тех слёз.
Борн поднимался, пока холод не сковал его совершенно, и воздух не потемнел вокруг. Земля же сделалась совсем маленькой, и где-то там, внутри неё, едва угадывался Ад.
Демон вдохнул и ощутил, как пустота наполнила его до самых краёв.
Готов ли он стать сосудом для пустоты? Или его всё-таки тянет вниз?
Но что ждёт внизу? Путь в Ад заказан ему. Он один среди этих сумасшедших людей, диких, странных…
Ждёт ли его хоть кто-то?
Сын ли ему тот, кто спрятался в башне и не желает видеть ни отца-человека, ни отца-демона?