Магистр Ян
Шрифт:
Если Гус откажется явиться на суд, преследование магистра усилится. Участятся нападки на Гуса, на короля Вацлава и на Чешское королевство, — папа уже угрожал крестовым походом. Возможно, пока он только запугивает: на ведение такой войны у него не хватает сил. Но это не пустая угроза. Многое будет зависеть от того, как поведет себя Сигизмунд. Разумеется, никто не станет возражать, если он ополчится против своего братца и захватит у него земли. Тогда мечи братьев скрестятся. Лефль не лгал, заверяя Гуса, что его друзья смогут в течение нескольких лет защищать его в своих замках.
Ясно только одно: если
Немалой помехой были и интриги Сигизмунда из-за римской короны. Лефлю пришлось потратить много сил, чтобы убедить короля Вацлава в тщетности его намерения сохранить за собой корону императора. Сигизмунд выполнял обязанности императорского наместника и, следовательно, был действительным римским королем. Если бы он короновался, то, собственно, ничего бы не изменилось. Бедняга Вацлав никак не мог расстаться с мечтой вернуть навсегда потерянную им императорскую корону. Сколько уже было заведомо бесполезных разговоров об этих двух коронах! Хотя корона римского короля и корона императора существенно отличаются друг от друга, но после долгих усилий Лефлю удалось уговорить Вацлава отказаться от короны императора. Конечно, он не мог сказать королю горькую правду: Вацлаву уже никогда не быть императором.
Почему Сигизмунд согласился на такую солидную плату, как охранная грамота Гусу, — было ясно. Он не поскупился на нее из-за констанцского собора. Сигизмунд собирается занять на нем председательское место и мечтает о почестях римского короля.
А теперь — об охранной грамоте. Н-да, гарантия безопасности путешествия и обязательного возвращения… Она казалась Лефлю немыслимой, ибо церковь в течение ряда лет шаг за шагом загоняла Гуса в такую западню, которая должна была наконец захлопнуться в Констанце. Кто же мог поверить в то, что западня снова откроется и выпустит его?
Ручательство римского короля? Охранная грамота от особы, которая домогается титула его императорского величества? Конечно, такое ручательство могло бы что-нибудь стоить; если бы его императорским величеством был кто-нибудь другой!
Но что можно попросить у повелителя, кроме письменного обязательства — ручательства, равносильного клятве?
Нет, нет никакого смысла говорить об этом Гусу, — магистр понимает это не хуже его, Лефля.
И пан Лефль молчал.
Гус неожиданно остановился, кивнул головой, словно приветствуя землю, раскинувшуюся перед ним, но не сказал ни слова. Взяв друга под руку, он направился с ним в обратный путь.
Тут пан Лефль не выдержал и спросил:
— Что же ты решил, магистр?
Гус уже не колебался и ответил спокойным, как прежде, голосом:
— Благодарю вас за всё, что вы сделали для меня на родине и за границей. В особенности я благодарю тебя: ты потратил немало усилий, чтобы помочь мне. Что я решил?.. Мне нечего решать, — вслушиваясь в песню паломников и указав на них, добавил Гус. — Решили они…
Теперь прислушался и пан Лефль. Песня бодро и уверенно звенела над толпой. Казалось, в этот момент запела вся необъятная, неодолимая, вечно живая земля:
…Страшный суд не за горами, ИПрощание
Последний вечер выдался на диво тихим и свежим. Над темной зубчатой стеной леса загорелся кровавый закат, верхушки сосен упирались прямо в багровое зарево. Этот вечер Гус провел за ужином с семьей Ондржея из Козьего Градека и паном Индржихом Лефлем из Лажан. На столе еще стояло вино, но уже никто не пил его. Друзья были удручены и сидели молча. Спокойным оставался один Гус.
— Взгляните, друзья, как красиво! — сказал он.
Все устремили свои взоры к окну. Как ни прекрасен был вечер, грусть расставания омрачала его.
— Мы уже привыкли к тебе. Даже не верится, что ты уезжаешь, — признался Ондржей.
Не удержалась и его жена.
— Тебе обязательно надо уезжать, магистр? — спросила она, и ее голос задрожал, как ветка у окна.
— Я должен, сестра… Но надо ли грустить, друзья? Мне предоставляется возможность совершить там большее благо, чем я могу здесь.
— Разве тебе мало того, что ты делаешь у нас? — возразил желанному гостю хозяин Козьего Градека, пытаясь удержать его у себя. — Тут ты пророк, апостол! Тысячи паломников тянутся сюда к тебе. Ты открываешь им глаза, вселяешь веру в силы. Поверь мне: если бы ты начал путешествовать от крепости к крепости верных тебе панов, то в самое короткое время поднял бы на ноги всю страну.
— Ты не представляешь себе, как я рад тому, что могу говорить с людьми, которые страдают и нуждаются в моих проповедях, — отвечал Гус. — Мне очень радостно беседовать с бедняками. Я особенно доволен тем, что мне удалось здесь поближе познакомиться с их заботами и нуждами. Эти бедняки многому научили меня. Ты прав — я мог бы еще долго проповедовать здесь тысячам слушателей. В Констанце же мне предоставят возможность обратиться со своей проповедью ко всему христианскому миру.
— Бывают минуты, — вздохнул Индржих Лефль, — когда решает уже не человек, а судьба.
— Судьба? — усмехнулся Гус. — Нет, братья, не судьба. Всё решают люди; они решили и на этот раз. Решили люди в Риме, в Констанце, в Праге, при дворе Сигизмунда, в Париже и бог весть где еще. Решали это и мои земляки — те, кто слушал меня. Это они вместе с прихожанами Вифлеема говорили мне: ты указываешь причину болезни — иди и исцеляй больных, пока хватит сил. Я не могу не внять этому призыву!
Все молчали.
— После проповеди ты убеждал меня, что тебе необходимо ехать в Констанц, — нарушил тишину пан Лефль из Лажан. — Не забывай: ты попадешь прямо во вражье логово. Я говорю тебе это, невзирая на ручательство, которого я добился сам. Никто не может сказать, как поступят с тобой. А вдруг ты не вернешься домой? Здесь ты можешь спокойно жить, действовать, проповедовать, пробуждать, учить, а там тебя могут лишить этого.
Гус отрицательно покачал головой:
— Я понимаю тебя. Но одного они не в силах запретить: сказать правду. Я обращусь ко всему христианству, ко всему миру. Что может быть важнее этого? Мне предоставляется редкая возможность. Я должен воспользоваться ею во что бы то ни стало.