Магия цвета крови
Шрифт:
— Скучным? А что еще я могу делать, Серра? Навыки шлюхи не слишком-то отвечают интересам Сопротивления. — В ее словах прозвучала легкая горечь. — Хотя вообще-то я могла бы зарабатывать для Сопротивления деньги, продавая поддельные магические амулеты и прочее в том же духе. Если я была способна торговать своим телом, то, наверно, сумею сбывать покупателям дешевое любовное зелье.
— С тобой хорошо обращаются?
— Все очень добры. Куинн сторонится меня, но это вполне объяснимо. И еще мы составили расписание — когда кто будет приглядывать за детьми.
А
Не смотри на меня так мрачно. Как я выгляжу, так я себя и чувствую — более или менее. Серру, казалось, ее слова не слишком убедили.
— Прошло всего несколько дней, Тан. Иногда эффект от таких событий проявляется лишь спустя некоторое время…
— Я же говорила тебе: я знаю, что все будет в порядке. Я чувствую это вот здесь. — Женщина приложила ладонь к сердцу.
Ее подруга кивнула. По-видимому, Таналвах находит прибежище в самообмане. Зачем допытываться, если так ей лучше?
— Я знаю, почему ты об этом спрашиваешь, Серра.
— Знаешь?
—Карр рассказал мне. О том, что ты собираешься на остров Дайамонд. Он спросил, что я думаю об этом.
— И что ты ему ответила?
— Что ты поступаешь правильно, если у тебя есть такое желание. Торчать тут из-за меня нет необходимости.
— Я останусь, Тан, если хочешь.
— Знаю. И спасибо тебе.
— Ну, вообще-то вопрос пока нерешенный. Сначала нужно узнать, что думает об этом Рит.
— Ты стремишься быть рядом со своим мужчиной. Мне это понятно.
— Эй, потише, Тан. Мы с Ритом не какая-нибудь влюбленная парочка. Я просто…
— Не придирайся к словам. Ты прислушиваешься к своему сердцу. Все правильно.
— Меня мучает совесть. Так несправедливо, что ты не можешь быть вместе с Кинзелом…
— Но мы будем вместе, я уверена. Нет, не надо так на меня смотреть, Серра. Я имею в виду, в этой жизни. Пока у меня нет намерения… уйти.
— Хорошо. И помни, что я лишь ненамного опережаю тебя. Мы скоро снова встретимся. На острове.
— На все воля богов.
— Да. Извини, Карр ждет, чтобы поговорить со мной. Учти, так или иначе, я непременно увижусь с тобой до отплытия.
Серра наклонилась, поцеловала Таналвах в щеку, затем сняла перчатки, фартук и положила их на скамью.
Патриций, просматривая документы, сидел за письменным столом в дальнем конце подвала. Рядом с ним стоял Куч, смущенно переминаясь с ноги на ногу.
— Я все обдумала. — Серра пристально смотрела на Карра. — Если Рит решит остаться на острове, я отправлюсь туда. И Куч тоже хочет.
— Тебя радует такая перспектива, Куч?
— Да. Я хочу быть с Ритом. — Карр кивнул.
— Все, конечно, зависит от того, что он скажет, но я уже послал ему сообщение. Будем надеяться на скорый ответ.
— Сейчас он уже, наверное, добрался до острова?
— Вообще-то да, хотя это зависит от погоды. — Карр ткнул пальцем в разложенные на столе бумаги. — Я сейчас как раз занимаюсь подготовкой следующего рейса, который доставит
— Спасибо. Я сделаю все, что смогу.
— Теперь насчет Таналвах…
— Я сама как раз собиралась заговорить об этом.
— Она выдержит, как тебе кажется?
— Она говорит, что с ней все в порядке. Похоже, так оно и есть. Хотя… может быть, она обманывает — прежде всего саму себя.
— Я прослежу, чтобы она была все время занята. И конечно, мы будем заботиться о ней.
— Эта ее уверенность, что с Кинзелом все будет хорошо… Никакой логики тут нет, но такое впечатление, будто это стало для нее чем-то вроде молитвы.
— Я не стану пытаться разрушить ее иллюзии. В трудные времена всем нам нужно находить поддержку хоть в чем-то.
— Для Кинзела сейчас наступили чертовски трудные времена. Хотела бы я знать, в чем он находит поддержку.
25
КИНЗЕЛ Руканис был изумлен тем, как быстро он умудрился потерять счет времени.
Тюремное заключение продолжалось всего несколько дней, самое большее, неделю, хотя с тем же успехом могли пройти и годы. Его существование почти полностью протекало на плохо освещенной нижней палубе, и он редко осознавал смену дня и ночи.
Заключенные трудились непрерывно, если не считать того времени, когда их выводили по нужде в грязный вонючий гальюн. Отдых состоял в том, чтобы немного подремывать на веслах, даже не обращая внимания на снующих под ногами крыс. Очень редко им даровали роскошь поспать пять — шесть часов в трюме на кишащей блохами соломе. Руки у всех покрылись волдырями, от кандалов на запястьях и щиколотках образовались мокнущие язвы. Кормили скверно и мало, а вода была едва ли пригодна для питья. И все, что они видели, — это изнуряющая работа и жестокость.
Уже двое каторжников нашли здесь свою смерть — или избавление от мучений.
Один склонился на весло, и только после того, как его били и плескали в лицо водой, но он все равно не зашевелился, выяснилось, что у него разорвалось сердце. Второй, обвиненный в небольшом нарушении правил, умер под ударами хлыста. Их тела без всяких церемоний просто скинули за борт.
Однако во всем происходящем для Руканиса обнаружилось еще кое-что, даже более шокирующее. Впервые в жизни — и к своему стыду — он испытывал к другому человеческому существу ненависть столь испепеляющую, что с трудом сдерживал желание убить его. Объектом этой ненависти стал надзиратель. Кинзелу никогда не приходилось встречать человека, до такой степени циничного. Его единственным развлечением было причинять страдания своим беспомощным подопечным. Улыбка на его физиономии появлялась лишь тогда, когда другой испытывал боль. На певца это производило чрезвычайно удручающее впечатление, поскольку он всегда верил, что даже для самого низкого в своих устремлениях человека всегда существует возможность отказа от них и перерождение.