Магия и тайна Тибета
Шрифт:
Длительные службы прерываются ради высоко ценимого всеми чаепития на тибетский манер: горячий чай со сливочным маслом и солью доставляют в больших деревянных кадушках и разносят по рядам. Каждый трапа вытаскивает свою собственную чашу, до того момента хранившуюся под одеждой. На чашах особые надписи, различные у разных сект. Во время общего чаепития не разрешается пользоваться ни фарфоровыми, ни украшенными серебром чашами. Даже высшее духовенство должно довольствоваться простой деревянной посудой. Но ламы ухитряются избегать и этого правила, установленного в память о реинкарнации и бедности – изначально неотъемлемой части буддийского учения. Чаши самых богатых монахов тоже из дерева, но иные – из особых сортов древесины: их вырезают из ценного нароста на стволе определенных деревьев; такая чаша может стоить около шести фунтов стерлингов в местной валюте.
В богатых гомпа чай обычно заправляют сливочным маслом, – монахи приносят с собой на общее собрание небольшие горшки, куда наливают немного масла, всплывающего на поверхность жидкости. Это масло используется ими дома или продается, чтобы снова класть в чай или заполнять им лампы для освещения дома, – но не алтарные лампы, тут требуется новое масло.
Трапа приносят из дома и немного цампы [41]: эта мука вместе с чаем, подаваемым свободно, – их завтрак. Есть дни, когда цампу и кусок масла раздают вместе с чаем, или вместо чая готовят суп, или даже кладут мясо в чай и в суп.
Обитатели известных ламаистских монастырей довольно часто наслаждаются такими завтраками, которые приносят в дар богатые паломники или щедрый великий лама, принадлежащий к этому монастырю. В таких случаях кухня гомпа переполнена горами цампы и громадными кусками масла, зашитого в овечьи желудки. Еще более «величественное» зрелище представляет собой кухня, когда речь идет о приношениях для супа: тогда там лежат до сотни бараньих туш – баранов забили для этого бульона, достойного Гаргантюа.
Несмотря на то что я, как женщина, не допускалась на такие монастырские банкеты, когда жила в Кум-Буме и других монастырях, мне всегда приносили полный горшок особых деликатесов, подаваемых в тот день, прямо домой, если я изъявляла желание. Именно так я познакомилась с некоторыми блюдами монгольской кухни – из баранины, риса, китайских фиников, масла, сыра, творога, вареного сахара и множества других ингредиентов и специй, которые варят одновременно. Это не единственный образец кулинарного мастерства, которым меня баловали ламаистские «шеф-повара».
Во время еды часто происходит распределение денег. Монголы далеко опередили тибетцев в своем либеральном отношении к духовенству. Мне приходилось видеть, как некоторые из них оставили более десяти тысяч долларов в монастыре Кум-Бум во время своего пребывания там.
Итак, день за днем и в морозное утро, и на рассвете теплого летнего дня эти особые ламаистские утренники проходят в бесчисленных гомпа на всей огромной территории[42], – Тибет только малая часть ее.
Каждое утро полусонные юноши вместе со своими старшими товарищами погружаются в эту атмосферу – смесь мистицизма и гастрономических мечтаний, – все предвкушают раздачу лакомств. Такое начало дня в гомпа позволяет нам представить всю монастырскую жизнь ламаистов. Мы находим в ней те же неразделимые элементы: тонкая философия и коммерциализм, возвышенная духовность и погоня за грубыми удовольствиями так тесно переплелись, что напрасно пытаться распутать их.
Молодежь вырастает среди этих конфликтующих потоков влияния, примыкая то к одному, то к другому в зависимости от природных наклонностей и от того, куда направит наставник. В результате такого раннего, довольно бессвязного монастырского воспитания появляется и немногочисленная элита – образованные люди и большое количество невежественных, скучных, сонных парней, проворных хвастунов, и немало мистиков, удаляющихся в уединенные места, где они проводят жизнь в медитациях.
Большинство тибетских трапа и лам нельзя, однако, отнести ни к одной из этих категорий, – все эти разновидности характеров, скорее, находят свое отражение в их головах, хотя бы в зачаточном состоянии, и в зависимости от обстоятельств та или иная ипостась выходит на сцену и исполняет свою роль.
Многогранность личностных характеристик в одной-единственной индивидуальности конечно же не особенность только тибетских лам, но она все-таки присутствует у них в довольно высокой степени, и потому их речи и поведение предоставляют внимательному наблюдателю бесконечное поле деятельности и массу удивительных открытий.
Тибетский буддизм сильно отличается от буддизма на Цейлоне, в Бирме и даже в Китае и Японии, а ламаистские монастырские жилища имеют свои особенности. Как я уже говорила, в тибетском языке монастыри называют гомпа[43], то есть «дом в уединении», и это название вполне оправданно. В гордой изоляции – на большой высоте, – обдуваемые ветрами, среди дикого пейзажа тибетские гомпа выглядят несколько агрессивными, будто заявляют о своем нежелании повиноваться невидимым врагам во всех четырех сторонах света. А если прячутся между высокими горными грядами, то всегда принимают тревожный вид неких лабораторий, управляемых оккультными силами.
Такая двойственность в известной степени предопределена реальностью. В наши дни тысячи монахов заняты главным образом меркантильными и другими будничными заботами, но изначально тибетские гом– па не предназначались для такого приземленно мыслящего народа.
Сильное притяжение мира, отличающегося от того, что мы можем ощутить через наши органы чувств, трансцендентное знание, мистические реализации, власть над оккультными силами – вот какие цели ставили перед собой ламаисты высокогорных цитаделей и загадочных городов, скрытых в лабиринте снежных гор. И все же сейчас мистиков и магов следует искать вне стен этих монастырей. Чтобы скрыться от обстановки, слишком пронизанной материальными заботами и стремлениями, они переселяются в более отдаленные, недоступные места, и поиски жилищ отшельников иногда становятся похожими на научные экспедиции за снежным человеком. Тем не менее отшельники, за небольшими исключениями, начинают жизнь послушниками в обычных религиозных орденах.
Мальчиков, если родители выбирают для них духовную карьеру, отдают в монастыри в возрасте восьми– девяти лет и вручают опекуну – монаху из собственного рода или, если в монастыре нет родственников, одному из друзей дома. Как правило, наставник послушника и его первый, а во многих случаях и единственный учитель.
Состоятельные родители, которые могут позволить себе заплатить эрудированному монаху щедрое вознаграждение за обучение сына, либо поручают ему опеку над ним, либо договариваются, чтобы он обучал его в определенные часы в своем доме. Иногда просят принять сына в качестве нахлебника в дом к одному из высших духовных лиц; в таком случае это духовное лицо более или менее следит за его образованием. Послушники, если их определяют жить в дом к наставнику, получают от родителей обычное содержание в виде масла, чая цампы и мяса.
Кроме значительного продовольственного обеспечения, тибетцы посылают сыновьям разные лакомства: сыр, сухофрукты, сахар, мелассу, пироги и т. д. Такие сокровища играют большую роль в повседневной жизни мальчиков, которым посчастливилось их получать: это позволяет им совершать бесконечные сделки по обмену на другие необходимые товары, например, за пригоршню сморщенных, превратившихся в камень абрикосов или несколько кусочков сушеной баранины нанимать для услуг более бедных или просто любящих поесть товарищей. Так молодые тибетцы, только начиная изучать первые страницы религиозных трактатов, начинают постигать все премудрости торговли. Нетрудно догадаться, что успехи в первой науке часто не столь быстрые, как во второй.