Магия книги
Шрифт:
1932
Собрания сочинений Гете относятся к самым примечательным книгам мировой литературы: почти полторы тысячи страниц, сотни и сотни стихотворений, написанных одним человеком в течение жизни — от детства и юности и до восьмидесятилетнего возраста. На первый взгляд эту колоссальную массу стихов объединяет разве что общее заглавие, и почти не постигаешь, что все это создано одним автором, — кажется, это всякая всячина, прелестная, но хаотическая смесь из всего, что только мыслимо в поэтическом творчестве, от диких, сумбурных набросков и легчайших вздохов до тончайше отшлифованных миниатюрных шедевров, от взволнованных сбивчивых речей до виртуозной холодноватой игры, от занятной веселой шутки до квинтэссенции житейской мудрости, от чопорной оды до экстатического любовного признания, от напыщенной учтивой фразы до испуганного молчания пред тайнами Вселенной. Стихи гладкие, как фарфор, и стихи беспардонно грубые, стихи, назидательные и щеголяющие своим мастерством, и
Его личность и есть то, чем создается единство их ошеломляющего многообразия. Личность человека, способного изменяться, стремящегося к цели и любопытного, всегда любопытного до людей, до стран и языков, он и путешественник и ученый с богатейшими знаниями, и в то же время он светский человек, готовый боготворить женщин, и кажется иногда, он вот-вот превратится в банальнейшего собирателя, который лишь регистрирует свои приобретения и наклеивает этикетки. Некоторые, недалекие, его истолкователи, порой восхищались и возносили хвалы Гете именно как усердному собирателю. Но восхищаться и возносить хвалы надо, напротив, тому, что в духе его, любящем разнообразие и рассеяние, непрестанно возрождалась гениальность, что он, казалось бы, поддававшийся соблазнам так легко, неизменно возвращался от пестрого многообразия к простоте. Тысячи раз он терялся в игрищах духа, влюбленный в покрывало Майи, и тысячи раз возвращался к праматери. И о каждом возвращении этого путешественника по свету возвещает вспышка материнской искры, блеск наивной, неутомимо плодовитой гениальности языка, которой была одарена и его мать, жена франкфуртского советника.
Могучим горным потоком изливается эта языковая творческая сила в любовных стихах юного Гете, в стихотворениях страсбургского периода, со временем она нередко слабеет и чахнет, чему причиной ученость, пустяковая игра, бесконечная шлифовка стиля, упражнения виртуоза, однако всякий раз она опять вспыхивает, подобно молнии, озаряя все ярким победоносным светом, и даже в самой поздней лирике восьмидесятилетнего поэта среди многих разумных и почтенных, но в языковом отношении не гениальных стихов, мы вдруг находим такое сокровище, как «Сумерки», в которых приглушенно, но чаруя еще более глубоким волшебством, вновь рвется на простор сотворяющая образы мощь молодого Гете. Иногда гений и виртуозность, природа и воспитание, инстинкт и сознание сливаются воедино, и тогда они становятся совершенным мастерством, второй, высшей невинностью и наивностью, каких нет у того, кто гений лишь по природе. В этих стихах, чей язык вот уже два столетия остается непревзойденно прекрасным, Гете достиг совершенства, и его поэзия — классика в большей мере, чем творчество любого другого немецкого поэта.
Начав выбирать что-то из этих стихотворений, открываешь удивительнейшие вещи. Оказывается, во многих стихах, которые как целое несовершенны, а подчас и несомненно слабы, здесь и там находишь волшебные образы. И тут возникают неразрешимые проблемы — слава богу, неразрешимые, не то мы давно бы составили классическое, безупречное собрание стихотворений Гете, чудесный, благородный сад для приятных прогулок, но не девственный лес! К счастью, великолепный хаос его стихотворений бесконечно милей тому, кто давно уж бродит по этим дебрям, чем любое «избранное», и ни одна подборка не может заменить своей опрятностью того, что составляет тайну дремучего леса.
Тем не менее я несколько раз пытался составить том избранных стихотворений Гете и недавно вновь предпринял такую попытку. Приятно вообразить себе этот сборник в руках молодых людей, которые знают о Гете мало или вообще не знают, для которых его звезда впервые засияет на страницах этой книги. Для тех, кто восприимчив к магии языка, она будет огромным событием. Другие же, пусть они меньше способны наслаждаться поэзией как таковой, все-таки услышат зов великого сердца, ибо поэзия Гете живет в стихиях любви, преданности, благоговейного чувства. А иной юный читатель, который сегодня останется глухим к языку Гете, однажды придет к нему прекрасным обходным путем — благодаря музыке. Ведь почти все стихотворения Гете стали песнями и жизнь свою продолжают как музыкальные произведения, лучшие композиторы, сочинявшие песни, любили Гете и принесли ему свою благодарность, и в наши дни Отмар Шёк был так же глубоко тронут стихами Гете и не менее проникновенно сочетал их со своим искусством, нежели сто лет назад Франц Шуберт.
Между прочим, при жизни Гете его стихи, как и большинство его произведений, снискали признание и славу лишь в очень узком кружке читателей. Его юношеские стихотворения вслед за «Вертером», конечно, покорили многие сердца, однако лирика Гете зрелых и поздних лет не дошла до народа и даже до многих «образованных людей». В то время, когда образованная Германия жадно глотала десятки изданий Эммануила Гейбеля, «Западно-восточный диван» Гете, первое издание, выпущенное за несколько десятков лет до того, так и лежало нераспроданным у издателя и не имело никаких надежд.
Стихи его с тех пор побеждают время вот уже свыше ста лет, они — сокровищница филологов и биографов, блестящие номера певцов и певиц, отрада юношей и влюбленных, предмет почтительных размышлений самых мудрых людей его народа. Они будут жить долго, порукой тому их искренность и пылкость чувства, и порукой тому их язык. Ибо для поэта язык не функция и средство выражения, а священная субстанция, как для музыканта — звуки, для живописца — цвет.
В стихах Гете много связанного с эпохой и преходящего. И многое принадлежит только рококо, только Просвещению, только классицизму, только бидермейеру, к этому мы мало-помалу охладеваем. Но остаются отборные стихи, которые со временем, кажется, открывают нам все больше и воздействуют все сильнее, читая которые, мы даже на миг не допускаем, чтобы люди когда-нибудь могли их забыть.
1932
ГОФМАН
Многое отделяет сегодняшний день от того времени, когда имя Гофмана было у всех на устах и книги его знал каждый. Сегодня нам едва ли вполне понятна и близка его блестящая, непревзойденная ироническая манера и изысканная смесь обыденности и сказки; великими мастерами смешивать их были Людвиг Тик и он, Э. Т. А. Гофман. Однако исчезновение интереса к Тику понятней, чем пренебрежение Гофманом. Если изящество, изнеженная мягкость и тонкая ирония Тика дарит усладу лишь подлинным ценителям, то у Гофмана пылающая фантазия и реалистическое мастерство рассказчика смешаны столь крепко и удачно, что чтение его книг может доставить редкостное наслаждение даже самой широкой публике. Тик — краснобай и насмешник, Гофман — рассказчик и юморист. Продолжать сравнение не имеет смысла, так как демонической силе Гофмана, его власти над ужасным и призрачным, волнующим до глубины души, пугающим всеми возможными страхами, немыслимо искаженным и все же органичным и живым миром фантазии, решительно невозможно противопоставить в творчестве Тика что-либо хотя бы приблизительно равноценное. Мне доводилось читать о творце «Ночных рассказов», что иногда, глубокой ночью, когда он писал свои страшные новеллы, демоны, созданные им же самим, приводили его в ужас, его сердце сжималось, и, спасаясь от этих фантастических видений, он закрывал глаза руками и поневоле бросал работу.
1900
Этот потрясающий «Кот Мурр» и в наши дни остается приятнейшей книжкой, и его житейская мудрость ничуть не устарела. Но, как мы знаем, «Кот Мурр» — двойная книга, ведь в ней мы находим не только занятные воззрения на жизнь, изложенные премудрым котом, но еще и историю капельмейстера Иоганна Крейслера, записанную на случайных макулатурных листах. Крейслер же, вне всякого сомнения, самый чудесный, таинственный, исполненный самого жаркого огня персонаж во всем творчестве Гофмана. Все, что рассказано о музыке немецкими романтиками, озарено неиссякаемым светом священного духа этого гофманского героя, великолепного Крейслера, достойного величайшей, бесконечной любви. Им восхищались в юности Роберт Шуман и Рихард Вагнер, для них он был вечным источником утешения, понимания, энтузиазма. И даже если бы Гофман не написал ничего, кроме «случайных макулатурных листов», которые беспорядочно перемешал с писаниями своего кота Мурра, он и тогда был бы одним из великих немецких писателей. В иные десятилетия нашей истории, наверное, никому на свете не пришло бы на ум, что такие вещи, как «Кот Мурр» переживут, например, германскую армию, монархию и военную экономику; однако вышло именно так.
1923
Эти записки обнажают нежнейшее сердце Гофмана, и до такой степени, что иногда думаешь, какое кощунство, что они опубликованы. Но каждый, кто по-настоящему любит автора «Золотого горшка», всей душой полюбит и «Дневники». Для начала нужно в них вчитаться, ведь эти записки никоим образом не предназначались для публикации. Сухие заметки о денежных делах, о полученных письмах, о посещении театров — всюду сокращения, что обычно для записных книжек, и среди них — столь же торопливые, сокращенные, сумбурные и безоглядные — строки, содержащие самые деликатные сердечные переживания человека и художника, самые бурные излияния чувств, горестные сетования! Порой этот смерч страстей озаряется словно холодным блеском молнии, необычайно ясным пристальным взглядом художника, наблюдающего себя как бы со стороны, взглядом холодным, трезвым и даже, как может показаться, циничным. Эти листки с их немногословной искренностью могут бесконечно много дать психологу.