Магия крови
Шрифт:
— И что? — спросил Гульнов. — Мы это видели.
— А то, — хвастливо поднял палец вверх Червонец. — У моего креста двенадцать точек, а в круге их двадцать четыре. Этот маленький секрет придумал тоже я. — Тщеславие его буквально распирало. — Как ни раздели, все поровну.
— Зачем? — поинтересовался Климов, и Червонец поведал, что в интернате было их четыре друга: Репа, Блин, Стопарь и он, Червонец, своего рода три мушкетера и д'Артаньян. Все кололи друг друга по очереди, отсюда и такая точность. Для
Климов почувствовал себя человеком, выставленным на посмешище: как он раньше не дотумкал! Ведь блатные любят тайную символику… хотя… муж Валентины Шевкопляс к суду не привлекался, в зоне не был.
— А как у бармена наколка появилась?
— Валька попросила.
— И вы сделали?
— Куда деваться! Башли позарез были нужны. Для поддержания штанов. Но только ша! — он снова поднял палец вверх, но уже с видом заговорщика. — У Валькиного мужика на круг двадцать семь точек, а в кресте одиннадцать. Я идеалы юности не предаю.
— Но друга предали. Как его звали?
Червонец скис.
— Стопарь… Хороший был друзяк, да сел, мудило, на иглу… Вот крыша и поехала.
— А ну-ка, расскажите поподробнее, — Гульнов включил магнитофон и стал настраивать его на запись.
Червонец замялся, но после того, как закурил и выдохнул табачный дым, прикрыл глаза рукой. Климов давно заметил за ним эту привычку: прежде чем ответить, он прикрывал глаза. Характерная особенность.
— А че тут попусту базлать? — начал Червонец. — Накумарился, зараза, и попер на Вальку с топором. Они тогда в Ташкенте жили, на окраине. Была у них халупа с палисадом, так себе, но им хватало. Главное, никто им не указ, сами себе хозяева. А к ним как раз нагрянула мамаша погостить…
— Гарпенко? Ваша тетка?
— Она самая.
— И вы там были?
— Поднесла нелегкая.
Червонец пустил дым из носа, пепел сбил под стул. Это Климову не нравилось, но он молчал. Надо было ковать железо.
— Продолжайте.
— Ну… попер на Вальку, а она… мамаша, то есть… этим топором его и тюкнула.
— В порядке, так сказать, защиты? — спросил Климов и подумал, что Игорь Легостаев, каким он представлял его себе, вряд ли мог совершить подобное. Тем более таким ужасным способом.
— Смокрушничала, мать ее… Климов вспомнил мощную стать Нюськи Лотошницы, ее тяжелый взгляд исподлобья и спросил:
— Когда произошло убийство?
— Точно не скажу, не помню… В августе восьмидесятого, давно… Валюха осенью уже работала в Сибири, в каком-то леспромхозе за Уралом… Мать ее по-срочному халупу продала, и амба. Шито-крыто.
— Шевкопляс уехала одна?
Климову предстояло еще во многом разобраться, и разобраться без спешки. Иначе он рискует запутаться в своих же сетях. Ему с детства нравилось распутывать на удочках леску, когда они пацанами
Червонец глубже затянулся сигаретой, глотнул дыма.
— С мужем, с этим… барменом который… он у нее, — Червонец покрутил у виска пальцем, — малость того… Все хнычет, как поддаст, что он говно и его надо расстрелять.
— Это еще почему? — насторожился Климов.
— А пойми его! — Червонец сплюнул на пол. — Считает, что на нем кровь человека. Базарит, что кого-то грохнул.
— Может, так оно и есть?
— Да фига два! Он шизанутый. Это Валька, падла, сделала его таким.
— При помощи лекарств?
— Гипнотизирует. В дурдоме научилась.
— Так, — с вопросительной интонацией протянул Климов, давая ему возможность высказаться обстоятельнее. В этом замечании Червонца мерещилась разгадка всего дела.
— Бандура пашет? — мотнул головой в сторону магнитофона Червонец и, услышав от Гульнова утвердительное «да», потер висок: — Тогда лады. А то Валюха, стерва, мясо на меня повесит. Сука еще та.
Он докурил и притушил бычок о ножку стула.
— Подставит, и не охнешь. А я не убивал.
— Вполне возможно, — согласился с ним Климов, по опыту зная, как нелегко изобличить убийцу, непосредственного исполнителя.
— Когда вы у них были? — повторил он свой вопрос, и Червонец признался, что уехал из Ташкента в августе, семнадцатого числа. На следующий день после убийства.
— А зачем вы туда приезжали?
— Должок за ним числился, за Стопарем. Он, сучий потрох, три косых зажал… в отключке был все время, обкайфованный… Я покрутился, покрутился, вижу, толку нет, вот и отчалил…
— После убийства?
— После.
— А труп? Труп куда дели?
Климов понимал, что, задавая скользкие вопросы, можно самому потерять почву под ногами, но все мысли, все ощущения сейчас сжимались в одно-единственное желание добиться достоверности признаний.
— Я этого не знаю.
— Ой ли? — не поверил Климов.
— Да! — почти на крике заявил ему Червонец. — Она убила, а я смылся: ноги в руки — и привет! А что они с ним сделали, не знаю!
Он уже всерьез боялся обвинения в убийстве.
Климов сделал знак Андрею, чтобы он выключил магнитофон, и коротко распорядился:
— Поезжай за Легостаевой, скажи, что ее сын нашелся. И самого его давай сюда.
Андрей кивнул, стал одеваться. Климов потянулся к телефону.
— Товарищ подполковник…
— Ты еще здесь? — удивился Шрамко и начал выговаривать: — Жену бы пожалел, она волнуется, куда мы тебя дели? Дуй домой! Приказываю. Слышишь?
— Не могу! — возразил Климов. — Такое закрутилось! Передайте, скоро буду. Может, через час.