Магия Неведомого

Басов Николай Владленович

Фран повернулся к капитану охраны храма Метли:

– Господин офицер, мы тут одни, поэтому я буду говорить прямо. Ты хотел бы так разбогатеть, чтобы до конца своих дней ни в чем не знал нужды?

– Что? – не понял храмовник.

– Отдай его мне, офицер, – продолжил Фран. – А за это получишь денег столько, что не только тебе не истратить, но и детям твоим останется.

– У меня нет детей.

– Так заведи, – предложил Фран. – С деньгами, которые я тебе могу за вот эту кучу мяса и тряпья заплатить, ты купишь себе землю где-нибудь подальше от города Кость и невесту. А дети… Они сами заведутся.

– Ты шутишь? – спросил офицер, тревожно, но и с видимой

жадностью вглядываясь во Франа.

– Ты уже пожил, наверное, повоевал и уж в любом случае – послужил. Пора позаботиться о старости. Не век же носить эти железки да выполнять распоряжения разных дураков, которые только и стараются, чтобы их подчиненным служба медом не казалась?

Офицер вздохнул. И вдруг тоже решился, вероятно, он был все же честным служакой, но магия Госпожи, не исключено, сказывалась сейчас на нем. Или магия медальона, или еще что-то, о чем Фран не хотел и думать.

– Дорого станет, рыцарь, – пробурчал храмовник едва слышно.

– Это хорошо, что дорого, – улыбнулся Фран. – За дешево я бы не согласился, заподозрил бы ловушку, капитан.

7

Было так темно, что Берит удивился, почему он ничего не видит. Раньше-то почти всегда видел, а тут… Только факел у двери давал свет, но при нем отчего-то становилось даже темнее, уж лучше бы его не было. И лишь спустя время, когда Берит как следует очухался, он понял, что глаза у него заплыли от побоев, которыми угостили его стражники, когда поймали и пока вели в эти казематы, и даже тут не вполне успокоились, а пинали и топтали его подкованными сапожищами, пока он не отключился.

Зато сейчас пришел в себя и вот – удивился, отчего света так мало. А его не мало, его глаза не видели. И тело болело, да так, что прежде он и не знал, что может быть так больно. К тому же ему вывихнули правую руку, и, может быть, в двух суставах, в плече и у кисти… Или в локте, кто же при такой боли поймет, где у него суставы выдернуты?

Он сумел поднять левую руку, попробовал раздвинуть веки, нет, прикосновение к глазам поднимало такую болезненную волну, что он и сам не рад был, что левая рука двигалась. Все же зачем-то он поднял ее еще выше и стал царапать стену. Его прочные, сильные когти сумели выскрести из стены несколько камешков. Он надавил сильнее, пока и эта рука не заболела у когтей. Нет, не получится ему ударить хотя бы одного стражника когтем по горлу, когда придут его забирать, слаб он, стражники-то, когда молотили его, знали, что делают. Уж очень сильно били, почти ничего теперь он не мог против них, как ни старайся.

Чутье ему подсказывало, что скоро рассвет, значит, и повесят тоже скоро. Он вдруг понял, что, пока валялся без сознанки, все равно что-то да слышал – вот только нерадостные это были звуки, кажется, где-то рубили дерево. И не составляло особого труда догадаться, это виселицу устанавливали, должно быть, неподалеку. И зачем он только пришел сюда, зачем согласился на предложение Падана?

Но теперь поздно горевать, нужно успокаиваться, несмотря на боль, и ждать. Потому что ничего теперь от него не зависело, он давно знал, что так все с ним и кончится, как сейчас. Он же попал в самую неприятную для себя ситуацию, когда запоры на решетке, что закрывала его нишу, в которой его приковали, и дальше, по коридору, он ни за что не сможет открыть. Хоть все когти обломай, и все же, чтобы отвлечься от боли, он стал эти коридоры считывать, как умел всегда, как пару-тройку дней назад… Дней ли, неужто не столетий?.. Он снова понимал весь храм, все коридоры и стражников, что в них были расставлены.

Вот

только бы руки и кости так не болели, и еще голова, и еще бы видеть хоть что-нибудь, несмотря на разбитые глаза и опухшую морду, к которой будто бы привязали какую-то на редкость плотную и тяжелую подушку, возможно набитую опилками, чтобы дышать через нее не всегда получалось… И как он не задохнулся, когда был в отключке? Уж лучше бы задохнулся и ничего не почувствовал…

А потом произошла необычная штука. Дверь в подземелье заскрипела, решительно и уверенно, совсем не так, как он привык двери отворять. Потом звякнул замок на решетке перед его нишей, он даже вздрогнул, не ожидал, что так-то боится смерти. Хотя все же еще рано… Или они предложат ему ужин смертника? Может, у них, хоть они и храмовники, такие порядки, такие вот бла-аго-ородные обычаи? Но нет, он уже знал, это что-то другое. Кто-то низким, но чистым, едва ли не мелодичным голосом удивленно произнес:

– Здорово вы его отделали.

– Что ему будет? – отозвался кто-то другой, резкий и грубый. – Он живучий… – После паузы тот же голос, но уже другим тоном добавил: – Мне нужно, чтобы он утек, пока я буду стражников инструктировать перед завтрашней казнью.

– Сам он не дойдет, – сказал мелодичный.

Теперь Берит отчетливо слышал в его произношении какой-то акцент, не неприятный, наоборот, веселый, будто одуванчик, но все же чужеземный. Хотя если подумать, тут, в портовом городе, каких только чужеземцев не водится, Метля их побери… Да, решил отчего-то Берит, если уж доведется выпутаться, хотя ныне это и кажется невозможным, буду ругаться Метлей, как последним отродьем ада, и неважно, святой ее почитают или как…

– Что делать? – спросил охранник.

– Сначала мы проверим, тот это парень, или мне все привиделось?.. Сделаем кое-что, может, это его немного подбодрит.

Каким-то краем сознания Берит понял, что чужеземец достает что-то из своих карманов, потом зашуршала хорошо выделанная кожа. А Фран достал медльон, который, пока торговался с храмовником, все же спрятал снова на грудь, заботливо упаковав в замшевый мешочек. Теперь достал, взвесил на ладони.

– Что это, сэр рыцарь? – спросил храмовник, Фран ему не ответил.

На одно колено опустился, твердым движением развернул безвольное и бессильное тело Берита к себе. Голова воришки бессильно упала на тощенькую грудь, отливающую темной синевой кровоподтеков. И приложил медальон в ямку между ключиц, где каждому полагалось бы иметь знак своего небесного покровителя. И тогда…

Храмовник даже заныл от прорвавшегося ужаса, не сумел сдержаться… Потому что медальон – словно бы оказался тяжелым камнем на зыбучем песке – стал тонуть в теле Берита, погружаться или истаивать, растворяться в нем. Храмовник прошептал помертвевшими губами:

– Магия, проклятая магия, рыцарь… Ты – маг?

– Как тебе было сказано, я выполняю поручение, храмовник. А приказы бывают разными, даже такими, каким сам удивляешься.

– Что же это за приказы такие? И кто их может отдавать? – Охранник помолчал. – Я бы ни за что не согласился…

– Потому приказ этот не тебе был отдан, – твердо проговорил Фран и толкнул Берита в плечо. – Значит, ты – наш.

Рыцарь изучающе и немного удивленно смотрел на Берита, который лежал, помертвев от ужаса, сознавая, что его клеймили. Как именно клеймили, почему, зачем?.. Этого он не знал, но понял, что это было не обычное клеймение раскаленным железом, это было что-то более опасное, необъяснимое и ужасное. Кажется, это было самое плохое, что он только мог вообразить, а может, и того хуже.