Магия Неведомого

Басов Николай Владленович

Тальда затыкался, молчал час или два, а потом снова принимался кричать на возницу-франкенштейна:

– Ты, урод недоделанный, да есть ли у тебя хоть капля ума в башке? Ты же нас разобьешь по дури своей немереной!

Оле-Лех смотрел на это, смотрел, а потом как-то и спросил с интересом:

– Тальда, ты с ним разговариваешь, и он понимает тебя как-то… А как ты его понимаешь? – Он чуть помолчал. – Ты что же, его слышишь?

Негр-орк удивился свыше меры:

– Конечно, сахиб, он же почти все время орет на лошадей, и могу добавить, такого ругателя и в наших казармах не сыскать. Если бы ты позволил, я бы его поучил

хорошим-то манерам, а то прямо неудобно, что он при тебе такие слова и выражения произносит.

– Как произносит? – снова спросил Оле-Лех вкрадчиво, потому что Тальда смотрел на него подозрительно. – Вот я ничегошеньки не слышу, лишь стук копыт, всхрапы коней и скрип нашей замечательной кареты.

– Слышать его ты должен, он же орет без умолку… Только ему ты почему-то не велишь заткнуться.

Ехали они замечательно быстро, даже тот момент, когда оказались в Нижнем мире, Оле-Лех пропустил, спал вероятно. А может, просто засмотрелся на медальоны. Он ведь не знал, как они будут действовать, вот и приглядывался к ним. Долго смотрел, несколько дней, а как-то поутру, ранним рассветом, когда лишь верхушки леса, через который они скакали, позолотило встающее солнце, посмотрел он в окно, раздернув плотные и темные шторки, и оказалось, что они уже несомненно в мире смертных, а не во владениях Госпожи. Случилось это на четвертый день их поездки.

Утром этим случилось еще одно событие. Они остановились у очень чистенькой речки, звенящей на камнях перед полянкой, которая плавно спускалась от дороги. Тут франкенштейн-возница вдруг распряг лошадей, принялся их поить и даже стал обтирать. Оле-Лех вздумал было заставить Тальду помогать вознице, но орк посмотрел на рыцаря, словно бы тот на его глазах стал каким-то полоумным.

– И не проси, сахиб, и не приказывай… Я к ним и на двадцать шагов сейчас не подойду, пока они распряжены. Ты сам посмотри, вот и франкенштейн наш орет, чтобы я от них подальше держался.

– Он же молчит, как колода, – не понял его рыцарь. – Даже в нашу сторону не смотрит… Или ты дурачить меня вздумал?

– Еще как смотрит, – бурнул оруженосец и отправился к краю поляны чуть выше по течению воды набрать в бурдюки и подсобрать хвороста, чтобы чего-нибудь горячего на костре приготовить.

Оле-Лех опять прислушался, но все равно ничего не понял в этих беззвучных для него переговорах франкенштейна и слуги. А потом возница вдруг вскинулся, достал откуда-то небольшой, но очень тугой на вид арбалет, достал три болта, каждым из которых без труда можно было пробить грудной доспех, и отправился в лес за речку.

Отсутствовал он долго, не менее часа, зато когда появился, то тащил без видимого затруднения на плече небольшую лань, забитую одним из этих болтов в грудь, причем стрела вошла через ее мясо и кости почти до оперения. Возница все так же молча вырезал из своей добычи арбалетный болт, отрубил заднюю ногу лани для рыцаря с оруженосцем, а потом стал разделывать остатки тушки. Вот тогда-то Оле-Лех, кажется, и пожалел, что у Тальды уже получилась какая-то каша и они съели весь котелок на двоих. Потому что смотреть на это было… непросто.

Сначала франкенштейн рассек брюхо лани и вывалил внутренности перед конями. Все четыре черных, как смоль, коня тут же принялись драться за угощение. А затем возница и остальную часть тушки разделал, отдавая коням здоровенные куски, сочащиеся еще теплой кровью, с костями,

которые кони тоже с хрустом перемалывали с удовольствием. И не относительно хрупкие ребра или хрящики у позвоночника они сгрызли, а все кости, даже те, что были у лани в ногах, самые прочные и крупные. Для себя франкенштейн тоже, не слишком пользуясь ножом, оторвал голову с еще раскрытыми глазами лани и принялся ее обгладывать, с шумом высасывая мозг, язык и прочие… лакомства. Запил он этот завтрак кровью, которую вычерпывал из распотрошенной животины своими огромными ладонями, с урчанием слизывая пунцовые капли с пальцев.

Оле-Лех засмотрелся на это… пиршество, затем его передернуло, и он почти пожаловался Тальде:

– Чувствую, волки нам не страшны, с такими-то конями.

– Волков поблизости нет, сахиб, разбежались они. У них же нюх, они сразу сообразили, чем эти лошадки кормятся, – рассеянно отозвался слуга.

Он тоже был занят делом, пробовал по-быстрому поджарить доставшуюся им свежатину на огне, поливая ее для вкуса каким-то плотным и темным вином из фляги. Чтобы вино не попадало на угли, он подставлял снизу небольшую квадратную сковороду. Но она раскалилась на огне, и бережливость слуги стала зряшной, потому что вино на этой сковороде кипело и пропадало так же верно, как если бы падало в угли. В общем, ему было не до Оле-Леха, и тот это в общем-то понимал.

А потом, когда и мясо толком не поджарилось, и кони насытились убоиной, и франкенштейн как-то странно стал поглядывать на огонь, а может, и на ту ланью ногу, что он отдал Оле-Леху с Тальдой, оруженосец поднял голову, оглянулся на возницу с заметной опаской и сказал негромко, вот только шепот у него все равно разнесся чуть не на всю поляну:

– Господин мой, он просит хотя бы кружку вина для сытости. А еще твердит, что и его коням хорошо бы поднести по кружке бренди. Он его как-то чувствует в наших бочонках… Разреши?

– Только сам больше половины кружки не пей и этому… другу своему полумертвому тоже больше кружки не давай. Не ровен час, опьянеет и впрямь опрокинет в канаву.

– Тише, сахиб, он же все понимает, вдруг обидится? Это ты для меня – господин, а для него – не очень-то.

– Как так? – не понял Оле-Лех, пробуя с трудом прожевать полусырое мясо. – Он – слуга, слушаться должен.

– Он и слушается, но лишь… Пока все спокойно и тихо. А если разозлится – даже не знаю, на что и способен.

– Ладно, иди налей ему и коням, – разрешил рыцарь и попробовал все же дожарить мясо, пока слуга выполнял просьбу возницы.

После бренди кони повеселели, напились еще воды из речки, и, как только Оле-Лех понял, что больше не сумеет проглотить ни кусочка этой обугленной и не очень-то съедобной свежатины, они снова тронулись в путь. И кони опять понеслись, даже страшно становилось.

Оле-Лех никогда прежде не бывал в Нижнем мире и с интересом ждал, когда же появятся первые жители этих краев, думал, что они как-либо должны отличаться от тех вилланов, которых он привык видеть во владениях Госпожи. Еще он рассчитывал, что путешествовать можно будет удобнее, когда они попадут в обжитые места, ведь есть же у смертных по дорогам трактиры, где можно выспаться, не раскачиваясь в этой карете, как ядрышко в ореховой скорлупе, а на кровати, даже на простынях и под одеялом… И кормиться можно будет не сухой рыбой и сухарями, а нормально приготовленными блюдами.