Магия отступника
Шрифт:
Ликари еще сильнее помрачнел и погрузился в печальное молчание.
— У нас все равно нет ничего на обмен, — напомнил мальчик-солдат, пытаясь, видимо, проявить рассудительность. — Мы прошли бы лишнее расстояние только затем, чтобы с завистью разглядывать красивые вещи, которых не сможем получить.
— Это у тебя нет ничего на обмен, — косо посмотрела на него Оликея. — В моем мешке было достаточно. Я отдала его отцу, чтобы он отнес его сюда, когда меня позвали позаботиться о тебе. Я все продумала заранее. В прошлом году клан Сполсин предлагал чудесные плащи из тюленьей шкуры. Теплый и гладкий пятнистый мех, который защищает от воды. Я собиралась выменять такой
В ее голосе слышалась явная зависть. Определенно, ее сестре куда больше повезло с великим.
— А ты подумала о том, в чем буду ходить зимой я, когда выбрасывала мою старую одежду?
— Лучше уж остаться голым, чем носить мерзкие гернийские тряпки, — возмутилась она. — Мне было бы стыдно, если б ты показался народу в таком виде! Я лучше попрошу у моего отца его старую одежду.
Мальчик-солдат поморщился. Покалывание в его крови начало стихать. Он замерз на холодном ветру, но перестал тратить магию. Я мельком заглянул в его мысли — он сберегал ее всю, что ему удалось накопить.
Моя рука начала зудеть. Мальчик-солдат покосился на нее и поскреб. Меня привело в ужас то, что я увидел, но он перевел взгляд на Оликею и сменил тему разговора.
— Как я выгляжу? — поинтересовался он. — Рисунок сохранился? Мне нравятся мои руки. Хорошо, что я не слишком много чесал их и не испортил узор.
Я чувствовал его удовлетворение и гордость, но сам испытывал лишь ужас и отвращение. Теперь действие уколов кристаллом и черной слизи стало очевидным. Мою кожу густо испещрили пятна-шрамы от ранок и последующего воспаления. Я превратился в спека.
Я никогда не предполагал, что дети спеков рождаются с чистой кожей, считая пятна врожденной определяющей особенностью этой расы, отделяющей ее от гернийцев и жителей равнин. Мне стало не по себе от понимания, что они сознательно метят себя, что это скорее культурное, чем природное отличие. Мальчик-солдат бесповоротно заклеймил мое тело способом, провозглашающим, что я больше не герниец. Жир и без того изменил мой облик почти до неузнаваемости. Это было еще хуже. Даже если каким-то чудом мне удастся обрести власть над собственным телом и вернуть себя в прежнюю форму, моя кожа останется по-спекски пятнистой навсегда. Я бессильно наблюдал за тем, как моя жизнь все дальше уплывает из моих рук. Я подозревал, что мальчик-солдат испытывал двойное удовлетворение от этого поступка. Он пометил себя как спека, преследуя собственные цели. И одновременно нанес мне сокрушительный удар, лишний раз утвердив свое право на тело. Наверняка он ощущал мое отчаяние и радовался ему.
Оликея с сомнением покосилась на его лицо, затем медленно обошла вокруг, словно выбирая лошадь на ярмарке. Когда она снова встала перед ним, в ее глазах читалось одобрение.
— Я уже метила детей — вот Ликари, например, — и ты мог бы заметить, что я нанесла рисунок плотно, так что, когда он вырастет, узор останется привлекательным. С тобой было труднее, ведь ты уже взрослый и потерял столько жира, что твоя кожа висит складками. Возможно, когда ты снова располнеешь, узор окажется не слишком красивым. Но вряд ли. Твоя спина напоминает чешую речной форели, а плечи я сделала как у горного кота. Жаль, что ты не дал мне пометить лицо. Но и так вышло очень неплохо. У тебя маскировка, как у охотника и дичи сразу, и очень яркая. И то, что они выступили
Она улыбнулась, довольная своей работой. Но затем удовольствие исчезло с ее лица, и она поджала губы.
— Но стыдно подумать, что тебе придется предстать в таком виде перед нашим кланом, не говоря уже о Кинроуве на зимнем собрании. Невар, мы должны откормить тебя как можно скорее. Иначе нельзя.
— Я тоже так считаю, — согласился мальчик-солдат.
Его слова меня не удивили, но я окончательно упал духом.
— Тогда пойдем в деревню? Если ты перенесешь нас быстроходом, доберемся туда за несколько мгновений. — Она нахмурилась, щурясь. — Хотелось бы убраться со света. Даже в это время года, когда облака плотные, словно хороший мех, у меня кружится от него голова.
Мальчик-солдат молчал. Он явно о чем-то думал, но его мысли оставались для меня недосягаемы, и мне не хватало духу в них проникать.
— Скоро я вас туда отправлю, — наконец заговорил он вслух, словно приняв непростое решение. — Но я не могу показаться народу в таком виде.
— В таком виде? — озадаченно переспросила Оликея.
— Тощий. Нищий. С едва зажившими отметинами на теле. Не хочу, чтобы они видели меня таким, чтобы так обо мне думали. — В его голосе явственно слышалось страдание. — Если я покажусь им сейчас, мне никогда не достичь того положения, какое мне нужно. Они вообще не примут меня в расчет.
— И я тебя предупреждала снова и снова! Но ты меня не слушал!
Голос Оликеи звучал удовлетворенно и в то же время сердито из-за того, что ее мнение полностью подтвердилось. Но говорили они о совершенно разных вещах. Оликея думала о высоком положении, почестях и дарах. Я не очень четко улавливал мысли мальчика-солдата, но подозревал, что он сосредоточен на стратегии. Его следующие слова обдали меня холодом, поскольку их я много раз слышал из уст отца.
— Если я хочу командовать, я должен выглядеть так, как будто уже принял командование, когда они меня впервые увидят. Даже если мне придется отложить свое прибытие в деревню. Когда мы войдем туда, я должен быть хорошо откормлен. Все мы должны выглядеть процветающими. Если я приду в клан сейчас, они увидят во мне жалкого попрошайку, лишние хлопоты для себя.
— И что же мы можем с этим сделать?
— Не ходить, — отрезал он, — пока я не буду готов. И пока ты не будешь готова.
— Пока я не буду готова? Я уже готова. Я уже более чем готова к тому, чтобы отправиться в свой уютный домик. У моего отца есть еда, и он со мной поделится. Нужно столько всего сделать, чтобы подготовить дом к зиме. Я должна снять и вытрясти спальные шкуры, проветрить зимние меха. — Неожиданно она смерила меня крайне странным взглядом. — Раз я твоя кормилица, думаю, пока что ты будешь жить со мной.
Она еще раз оценивающе на меня посмотрела, как будто я был крупным предметом мебели и она прикидывала, помещусь ли я в ее гостиной.
— А Ликари живет с тобой? — спросил ее мальчик-солдат.
— Иногда. Настолько, насколько ребенок живет с кем-то одним. Похоже, он предпочитает дом моей тети и частенько бывает у моего отца или Фирады. Он ребенок и живет там, где хочет. Никто не откажет ребенку в еде и месте у огня.
— Конечно, — согласился я.
Мальчик-солдат явно был удивлен не меньше моего. И так же странно доволен. Мне казалось замечательным такое положение вещей, когда ребенок может выбирать, где ему жить, и никому не придет в голову его прогнать. Когда любой житель деревни даст ему место для ночлега и накормит. Я вдруг вспомнил про детей Эмзил — что ж, они нашли такой прием в доме Спинка.