Магия театра (сборник)
Шрифт:
«Дианочка! В день твоего торжества…»
«Потому что театр — наш дом, наша жизнь…»
«Поздравляю!»
«Поздравляем с триумфом… это день… торжество на Коне…»
Тимур перевел взгляд.
В свободном углу какой-то из афиш имелась крупная надпись красным фломастером: «Прогон даю утром восемнадцатого числа. Сцена будет ваша с девяти утра. В любое удобное время занеси мне фонограмму, партитуру для света и все технические пожелания. Ты понял, Тимур Тимьянов?»
— Я понял, — сказал Тимур.
Страх испарился окончательно.
Он шагнул к двери — но уходить не стал. Потоптался на месте; афиши притягивали его.
— Можно, я…
Включился, будто грянул, свет. Тимур, привыкший к полумраку, зажмурился; да, Кон поощрял его любопытство. Тимур слышал, что Кон, как правило, любезен с вежливыми незнакомцами — но куда приятнее было думать, что это не просто вежливость, а нарождающаяся симпатия…
Он подошел поближе к оклеенной афишами стене.
Названия. Имена. Даты. Витиеватые автографы. Затейливые графические картинки. И среди всей этой великолепной пестроты — вдруг простая афиша, знакомая до мельчайших деталей.
«„Шторм“. Сотое представление. В главной роли — Грета Тимьянова…»
Тимур шагнул вперед. Поднялся на цыпочки.
Случайно ли в этой гримерке оказалась именно эта афиша? Или новая любезность Кона?
На афише стояла дата — сотое представление знаменитого спектакля случилось десять лет назад. Тимур был тогда пятнадцатилетним подростком, не особенно прилежным в учебе, а мать играла восемнадцатилетнюю девушку, естественную и неискушенную, из зала ей можно было дать в худшем случае двадцать. Зал рукоплескал стоя; директриса Тимуровой школы, преподававшая также и физику и поэтому приглашенная — в порядке взятки — на юбилейный спектакль, долго не могла прийти в себя от изумления и зависти. В результате Тимур едва перешел в десятый класс — никакие пятерки по литературе, истории и пению не могли искупить обоймы двоек по физике, а директриса скорее мешала, чем помогала сыну блистательной Греты Тимьяновой, своей ровесницы, выглядевшей на сцене девчонкой…
В какой-то момент ему показалось, что в гримерке за его спиной есть еще кто-то. Обернулся резко, будто желая поймать на своеволии собственную тень; ящик ближайшего гримировального столика был чуть приоткрыт, хотя Тимур прекрасно помнил, что он был плотно задвинут еще две минуты назад…
В ящике лежали бумажное полотенце, мыло в мыльнице и распечатанная пачка салфеток. «Ты хорошо понимаешь условия? — прочитал Тимур на салфетке, лежавшей сверху. — Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка. Только после третьего звонка твой поступок станет необратимым. Ты понял, Тимур Тимьянов?»
— Я понял, — сказал Тимур, сдерживая внутреннюю дрожь. — Спасибо…
Свет погас. Недвусмысленное предложение уйти.
Тимур на ощупь выбрел в коридор; желтая лампочка в оплетке все еще горела, и на стене под ней было написано мелом: «Я жду».
— Ты влюбился?
Тимур оторвал взгляд от пустой тарелки из-под супа:
— Что?
Мать убрала тарелку. Поставила на ее место другую, с котлетой и рисом. Вытерла руки полотенцем:
— Ты ведешь себя как влюбленный. Молчишь и улыбаешься.
— А-а-а… — Тимур растерялся. — Не знаю.
Мама молчала. Над головой у нее, на стене против окна, помещалась знакомая с детства афиша: «„Шторм“. Сто двадцатое представление».
— Ты немножко пугаешь меня, Тима, — сказала мать задумчиво. — Ты уверен, что не влюбился?
— Что такого пугающего во влюбленности? — он откусил сразу половину котлеты. — У-у, как вкусно… И лука в меру как раз… Булку в молоке вымачивала?
— Не уводи разговор в сторону, — мать усмехнулась. — У тебя все в порядке?
— Ну да, — Тимур жевал.
— С работой есть какие-то новости?
Он буднично пожал плечами:
— Ничего особенного. Репетируем…
— Я имею в виду — с настоящей работой. С трудоустройством.
— Мама, — Тимур отложил вилку. — Я занимаюсь самой настоящей работой. Сейчас. То, что за нее пока не платят, — ничего не значит…
Мать хмыкнула. Уселась напротив, положила локти на стол:
— Значит, ты все-таки влюбился?
— Да, — сказал Тимур, помедлив.
— Я ее знаю?
— Нет.
Мать вздохнула. Все невысказанные упреки и пожелания, все планы, надежды и жалобы остались за этим вздохом. Немые. Мать виртуозно умела вздыхать. Великая актриса…
— А как с Ирой?
Тимур неопределенно пожал плечами. Будто желая помочь ему, в комнате зазвонил телефон.
— Ешь, — мать поднялась.
Тимур погрузил вилку в россыпи риса. Глупая улыбка вернулась снова — весь сегодняшний день она не отлипала от него, будто навязчивая мелодия. Только слепой не заметит; ему бы толику самообладания…
Мать вернулась. Увидев, какое у нее лицо, Тимур едва не поперхнулся рисом.
— Тима…
— Кто это звонил?
— Тимур… ты правда там был?!
— Кто это звонил? — спросил он с холодной яростью.
— Какая разница, кто… ты всерьез думал скрыть от меня? Ты действительно думал, что это возможно? Я уж молчу о том, что это подло, Тима, так поступать за моей спиной…
— Кто звонил?! — спросил он в третий раз.
— Дегтярев, — сказала мать еле слышно. — Он видел, как ты выходил… оттуда. Сегодня, без пятнадцати двенадцать…