Магия театра (сборник)
Шрифт:
— Мы же договаривались, Оля, — мягко сказал Дрозд. — Ты же все заранее знала, нет?
Пышные вьющиеся пряди по обе стороны лица делали Олю похожей на кокер-спаниеля. А большие отчаянные глаза только усиливали это сходство.
— Иди-иди, — сквозь зубы пробормотал Тимур, давя в себе невольное сочувствие. — Неудачница.
Волоча по ступенькам сумку, Оля кинулась вверх. Хлопнула, закрываясь, дверь.
— Так, — сказал Тимур. — Я это предвидел, конечно…
Ничего он не предвидел, но терять лицо нельзя было.
Вита поднялась:
—
И побежала вслед за Олей; дверь хлопнула снова.
— Мужики, а может, черт с ним? — хрипло спросил Борис. — В самом деле…
— Ты туда же? — резко обернулся Тимур. — Скатертью дорога!
— Да нет, — Борис смутился.
— Не дергайся, Тим, — негромко сказал Дрозд. — Это естественно. Мы не ждали, что ты вот так прямо и заявишься к Кону… А ты пошел и сделал. Первая реакция — бурная. Мне самому не по себе.
И сделалось тихо. Они, четверо мужчин, сидели в большом и холодном зале Народного клуба, где на спинках твердых, покрытых растрескавшимся лаком кресел были в изобилии выцарапаны ругательства и непристойные картинки. Они сидели перед сценой, плоской, как блин, годной на то лишь, чтобы высаживать по праздникам президиум.
Они были еще очень молоды. Кириллу и Борису было по двадцать два года, Тимуру — двадцать пять, и только Дрозду — двадцать девять. И еще много лет им предстояло мыкаться по таким вот жалким подмосткам, играть спектакли для полупустого зала — в ожидании, пока наконец судьба не преподнесет подарок в виде места в более-менее приличном театре…
— Там такие классные гримерки, — сказал Тимур неожиданно для себя.
— Да? — заинтересовался Кирилл. — Сцену тамошнюю все мы видели… А гримерки — тоже?
— Я бы там жил, — признался Тимур. — Я бы там поселился, ей-богу.
— Страшно было к Кону идти? — небрежно спросил Дрозд.
— Сначала да, — честно признался Тимур. — Но потом… как-то сам собой проходит страх. Может быть, я ему понравился, или он маму вспомнил, но у меня почему-то такое классное предчувствие…
Тимур помолчал. Сказал совсем другим тоном:
— Ребята, мы сейчас всем поперек глотки. Все, чьи спектакли идут на Коне, на нас навалятся единым фронтом, имейте в виду…
— Ясное дело, — задумчиво сказал Дрозд. — Тима, надо как-то девчонок оградить. Нам с Кирюхой и Борькой все это до лампочки, а вот Оленька истеричка у нас…
Хлопнула дверь. Вернулась Вита. Сияющая, несмотря на длинную царапину поперек щеки.
— Значит так, — Вита уселась на край сцены с видом победительницы. — Олька работать будет, она у нас самая талантливая, самая хорошая, просто гениальная… И спектакль у нас гениальный. И, Тима, если у тебя есть сигареты в сумке, угости меня, пожалуйста, я заслужила.
Тимур вытащил непочатую пачку «Золотого овна», бросил Вите над головой Дрозда; девушка лихо поймала сигареты. Благодарно цокнула языком.
— Все тебе, — сказал Тимур. — Ты действительно заслужила. Только не кури, ради Бога, в зале — мне еще проблем с пожарником недостает…
Вита обворожительно улыбнулась, и Тимур подумал, что девку ждет блестящее будущее. Пусть только режиссеры увидят ее на Коне! Пусть увидят, на что она способна!
— Когда станешь примадонной, угостишь и меня, — сказал неожиданно севшим голосом.
— Ты же не куришь, — прыснула Вита.
— Конфетой угостишь… Все. Хватит трепаться. На сцену.
— Тим.
Он обернулся, но увидел сперва только огонек сигареты. Огонек похож был на красную аварийную лампочку.
— Привет, Тимка…
Тогда Тимур узнал этого человека — по голосу.
— Добрый вечер, — отозвался сдержанно.
— Что так сухо? — мужчина вошел в круг света под фонарем. У него было выразительное моложавое лицо; на кончике чуть крючковатого носа кокетливо сидели крошечные очки в модной оправе.
— Ты что-то хотел мне сказать? — спросил Тимур.
Собеседник откинул со лба красивую седую прядь:
— Собственно, да… Хотел.
— Так вот: я не стану тебя слушать, Дегтярев. Кон выразил пожелание увидеть мой… наш с ребятами спектакль в субботу, восемнадцатого. Приходи, если хочешь. Если сможешь достать билет.
— Мальчик вырос, — Дегтярев усмехнулся.
— Давно. Ты только сейчас заметил?
— Я боюсь за тебя, — жестко сказал Дегтярев. — Ты отвечаешь за жизнь и здоровье твоих актеров… Ты их подставляешь, кладешь на плаху. Тебе ведь ничего не будет, только позор, а от этого не умирают. А знаешь, что такое депрессия после провала на Коне? Ни черта ты не знаешь.
— Провала не будет. Я понимаю, тебе очень хотелось бы, но провала не будет…
— Будет провал! Будет! Ты же неуч, Тима. Тебя ничему так и не научили за пять лет в институте… Я же видел твои курсовые работы. Это дилетантизм, Тима. Кон такого не потерпит никогда. Я немножко знаю его вкусы…
— Пошел к черту! — сказал Тимур и захлопнул перед носом Дегтярева тяжелую дверь подъезда.
— Мама?
Мать сидела за кухонным столом. Перед ней стояла тарелка с полуплиткой шоколада и пустая на три четверти бутылка коньяка.
— Мама?! — Тимур в ужасе остановился в дверях.
— Беседовал с отцом? — спросила мать, не оборачиваясь.
— Да, — сказал Тимур упавшим голосом. — То есть нет…
Не о чем нам беседовать… Я его к черту послал, если честно…
— Ну и правильно, — сказала мать, опуская голову на сплетенные пальцы. — Я его тоже послала… когда-то… только не к черту, а подальше… — она хохотнула. — Тима… когда я шла первый раз на Кон, я, дура, тоже ничего не боялась. Молодая была, моложе тебя… Номшо, как мы вышли на поклон. А самого спектакля — не помню. Номшо, стою на краю сцены, мокрая, горячая, в пудре… Зал — как море… С ума посходили, орут «браво», чуть с балконов не падают… — она торопливо плеснула из бутылки в рюмку, отхлебнула коньяк, как воду. Поморщилась; улыбнулась: