Махно. Полковая казна
Шрифт:
Отец послал меня до крёстного. Я опрометью сбегал за дядькой Николой. Отец все рассказал куму, на что тот сказал то же, что и Маня,
– Надо бежать-.
– Но куда? – спросил отец, – На что жить в бегах? С Вотькой как быть? Его же не пощадят, если я его оставлю – .
– Бегите оба к маскалям, там затеряетесь-, сказал Забудько, – А насчёт грошей поступим так…, – и они о чем то зашептались.
Мы с отцом быстро начали собирать не хитрый скарб, состоящий в основном из тёплой одежды и еды. Кума Елена то же принесла немного еды, хотя они, как и все голодали. Через полчаса мы с батей, были уже за околицей села. А через час Рудь матерился на всю «ивановскую», не найдя в хате отца и меня. Соседи в один голос утверждали, что мы сразу после похорон Марии собрали пожитки и ушли из села. Рудь, конечно не поверил, пригрозив напоследок нашим кумовьям, и пошёл докладывать
Вот так мы стали скитальцами.
Впоследствии я узнал, что Рудь все же дознался, что нас предупредила Маня Крат. Её и мужа арестовали. Крат был расстрелян, а Маня сгинула, где то в лагерях.
Глава 5
Мы направились в Александровск, ныне Запорожье в район Гуляй Поля, откуда был родом мой отец и вся наша семья. Если быть точнее, то направлялись мы в село Шагорово, ныне Марфополь, находившееся в семи верстах от Гуляй Поля, там была ткацкая фабрика «Революционная ткачиха», раньше это была мануфактура пана Шабельского. В усадьбе у этого пана до революции жили мой дед Терентий Родионович и его брат Иван Родионович – отец Нестора Махно. В девятнадцатом году комендантом Гуляйполя был Поликарп Махно, брат Нестора Ивановича, он не допустил погрома усадьбы и мануфактуры. Управляющим тогда был Фима Кёрнер, у отца которого, Марка, работали мой дед и отец Нестора Махно, соответственно садовником и кучером. Семья у Кёрнеров была большая и если бы Поликарп, не заступился в своё время, то, скорее всего, всех их порешили бы анархисты или красные. А комендант Гуляйполя выдал мандат, по которому заводчики были персонами неприкасаемыми. Но продлилось их безмятежное существование недолго. В конце девятнадцатого года белоказаки гетмана всея Украины Скоропадского захватили Александровскую губернию и жестоко обошлись с повстанческой армией Махно. От побоев гайдамаков помер Поликарп. Досталось и Кёрнерам. В живых чудом остался только Фима. Вот к нему отец и направился вместе со мной.
Добрались мы без происшествий. Фима встретил нас радушно и приютил на первое время у себя. Он так же работал на этой фабрике и как прежде был управляющим. На следующий день отец начал собираться в дорогу.
– Тятя, мы что, уже уходим? – спросил я,
– Нет, сынку. Мне на пару дней нужно отлучиться, а потом я вернусь —, сказал он, – Не бойся, я тебя не брошу-.
Ещё затемно отец отправился по своим делам, а мы, с Фимой плотно позавтракав, чем Бог послал, отправились на фабрику. Люди встречали его с уважением и неизменно здоровались с ним по имени и отчеству.
Росту он был не высокого, даже не дотягивал до ста семидесяти сантиметров. Почти лысый, с большим еврейским носом, большими ушами и крупным ртом. Глаза были миндалевидной формы и на выкате. Не красив, но почему то, чертовски, обаятельный мужчина. Одет он был в цивильный льняной костюм серого цвета в редкую тонкую белую полоску. Белую косоворотку, льняной белый картуз и парусиновые штиблеты. Одна бойкая казачка со смехом, обратилась к нему
–, Что же это Вы Ефим Маркович, вроде, как и не женаты, а дитя уже завели на стороне?
– .
– Так это сродственник ко мне с Полтавы приехал, а своих то у меня так и нет-, ответствовал он.
– Эх, Ефим Маркович, да только одно Ваше слово и любая коммунарка готова родить Вам хоть пятерых, а я так и самая первая буду-, проговорила она и звонко рассмеялась.
Управляющий немного смутился, но то же дерзко и озорно смотря на казачку сказал,
– Ох Каллиста Андреевна, введёте Вы меня во грех-.
И мы пошли дальше. Предприятие было огромное, по территории ездили подводы, хаотично перемещались люди, наверное, с какой то определенной целью. Из репродуктора звучали патриотические песни. Здесь голода почти не ощущалось, и люди были даже более приветливыми, чем у нас в Лютеньке. Фима делал ежедневный обход, и я волей-неволей обходил с ним цех за цехом. Везде было движение людей и всеобщий подъём. Было видно, что управляющий на своём месте. С кем бы он ни заговорил, все с серьезным видом отчитывались перед ним или обращались с вопросами и просьбами. Можно сказать, что Фима был крепким хозяйственником.
Отец вернулся через три дня, усталый, но в приподнятом состоянии.
– Теперь все будет хорошо, и мы отправимся в Ленинград, к твоей тетке Елизавете, – сказал он, – Дождёмся пока Фима поможет нам с проездными документами до Ленинграда и отправимся в путь.
Но, если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Зря Фима брал меня на фабрику.
Из всех родственников Нестора Махно, мужского пола, пережили его, а он умер в 1934 году в Париже, единицы. Несмотря на большой род Махно. У Нестора было четыре старших брата: Поликарп, Савелий, Емельян, Григорий и сестра Елена. У моего отца не было ни сестёр, ни братьев. Дед в молодости провалился под лёд на переправе, сильно застудился и с тех пор не мог исполнять мужские обязанности. Поликарпа убили гайдамаки, Савелия вместе с матерью в 20 ом году – белогвардейцы Деникина, а Григория в 19 расстреляли красные. Емельян погиб еще в первую мировую. Не щадили и детей родственников Нестора. Особенно досталось детям Савелия. Советская власть считала Махно врагом народа, и хотя «отец народов» объявил во всеуслышание, что дети за родителей не в ответе, тем не менее, все подвергались гонению. В том числе жена и дочь Нестора Ивановича после войны отбывали срок в лагерях. Жена – восемь лет, а дочь – пять.
В своё время, хлопцы повстанческой армии батьки Махно натворили много дел на Украине и не только там. Конечно, много осталось люда, который имел затаенную злобу на все семейство Махно. Желающих отомстить роду Махно было достаточно.
В общем, когда мы только добрались и поздним вечером пробирались до Фимы навстречу нам попался колченогий мужик, вместо одной ноги у него ниже колена была деревянная культя. Этого же мужика, днём я видел и на территории мануфактуры. Мне ещё не понравилось, как он зло и пристально смотрел на меня. Как я потом узнал, это был сын старухи Ганны из деревни Моховка. В этой деревне жила мать Галины, жены Нестора Ивановича. Старуха Ганна выдала мать Галины красным. Красные не пощадили её и прямо перед хатой расстреляли. Когда Галина узнала, о казни матери и кто выдал её мать, она с небольшим отрядом махновцев, ночью прискакала в деревню, выволокла Ганну на улицу, и лично зарубила ее шашкой. С тех пор сын Ганны вынашивал злобу на род Махно. И надо же, удача, один из родственников, хоть и в темноте, но он все же узнал моего отца, сам приплыл к нему в руки. Днём, увидав меня, он полностью убедился в этом. Дождавшись, когда из области вернётся начальник Александровского ОГПУ, он донёс на нас. Но как есть злые демоны, так есть и ангелы хранители.
За казачкой Калистой увивался этот начальник ОГПУ, а Каллиста сохла по Фиме, хотя, что она в нем нашла? В общем, ОГПУшник каким-то образом проговорился, и Каллиста не замедлила предупредить Фиму, а уже Фима моего отца. На сборы у нас были считанные минуты. Мы похватали свои пожитки, Фима сунул нам узелок, куда впопыхах наложил какой-то еды, и мы бегом кинулись прочь из села. Мы бежали всю ночь, я под конец еле передвигал ногами.
А что, спросите вы, было с Фимой? Фима был рождён точно под счастливой звездой Давида. Его сначала арестовали, но буквально через три дня выпустили. Помогло и то, что он был на хорошем счету у партийных органов, как сильный и практически не заменимый руководитель мануфактуры. С другой стороны Каллиста поставила перед начальником карательных органов ультиматум: или Фиму выпускают, или начальнику ОГПУ не видать тело Калисты Андреевны как своих ушей. Но везению все равно когда-то приходит конец. Фиму расстреляли, как и тысячи евреев, фашисты, во время оккупации.
Глава 6
А мы с отцом, полностью обессиленные просто рухнули под кустом, на берегу какого то ручья. Жаркий весенний полдень. Возле ручья, в тени кустарника лежат двое. Сухопарый мужчина с длинными, почти до плеч, волосами смолисто-чёрного цвета и парнишка, лет десяти. Они спят. Это мы с отцом. Первым проснулся отец и сразу разбудил меня.
– Давай сынку перекусим и пойдём дальше. Надо ещё думать как будем до Ленинграда добираться, – сказал он, и развернул узелок.
Там была краюха чёрного хлеба, бутылка молока и здоровенный кусок копченого толстолобика. Это все, что Фима успел положить нам в дорогу. Толстолобик был, такой жирный, что вся газета, в которую он был, завернут, просто промокла от жира. Мы накинулись на рыбу, потому что последний раз ели почти сутки назад. Отец отломил мне половину от краюхи, а сам не стал, есть хлеб. Рыба исчезла в наших желудках в мановение ока. Чуть позже наступила жажда. А из питья только молоко.
– Молоко мы пить не будем, а то желудки наши выкинут все своё содержимое наружу. Воду из ручья пить то же опасно, она студёная и от неё может случиться заворотом кишок, – сказал отец, но немного погодя все же добавил, – Я попробую немного попить из ручья. Если все будет хорошо, попьёшь и ты – .