Маисовый колос
Шрифт:
— Я каждый день упрекаю его в этом грустном заблуждении...
— А он вам что на это говорит?
— Смеется, поворачивается ко мне спиной и уходит с Гертрудитой читать.
— Гертрудита? Это что еще за особа у вас?
— Это новая племянница, которую я с месяц тому назад взяла к себе в дом.
— Господи! Да у вас племянниц больше, чем было у Адама внуков от Сима, сына Каина и Ады!.. Читали вы когда-нибудь «Библию», донна Марселина, а?
— Нет, сеньор, не приходилось.
— Ну, а «Дон-Кихота», наверное, читали?
— Тоже
— Жаль. Этот Дон-Кихот был славный малый, удивительно похожий лицом и умом на генерала Орибу. Он всегда говорил, что ни одно благоустроенное государство не может существовать без одного ремесла, т. е. именно того, которым вы занимаетесь.
— Разве мое покровительство бедным племянницам может быть названо ремеслом?
— У большинства людей удивительно извращенные понятия, донна Марселина.
— Это верно!.. Но не обращать же мне на это внимание, когда я сознаю, что не делаю ничего дурного, а, напротив, только благодетельствую бедным девочкам, для которых я служу единственным убежищем.
— Гм!.. А что будет с вами, донна Марселина, если уважаемый патер найдет у вас то, что нашел я, когда явился к вам в первый раз по рекомендации сеньора Дугласа?
— О, я тогда, конечно, погибну! Но ведь патер Гаэте не так любопытен, как дон Мигель дель Кампо, — проговорила гостья. —Мое любопытство было вызвано вами же, — оправдывался молодой человек. — Припомните-ка обстоятельства этого дела, донна Марселина. Я пришел к вам с целью написать письмо, которое вы должны были передать одной особе. Чтобы написать его, я попросил у вас бумаги, пера и чернил. В это время кто-то постучался к вам в дверь, и вы наскоро толкнули меня в свою спальню, говоря, что я там найду все необходимое для письма. На столе у вас ничего подходящего не оказалось, поэтому я открыл ящик и...
— И не должны были читать то, что там нашли, молодой повеса! — досказала донна Марселина медоточивым голосом, как она всегда делала, когда дон Мигель заводил беседу о своей находке, то есть при каждом их свидании.
— Как же было мне противостоять искушению, когда я вдруг совершенно неожиданно увидал там монтевидеоские журналы!
— Присланные мне моим сыном, как я уже много раз говорила вам.
— Да, ну, а письмо?
— Письмо?.. О, это злосчастное письмо! Из-за него меня бы расстреляли эти варвары!.. До сих пор я не могу простить себе этой неосторожности, едва было не стоившей мне жизни!.. Но скажите мне, пожалуйста, дон Мигель, что вы сделали с этим письмом? Сохранили вы его?
— Не понимаю, как вы осмелились написать, что лишь только Лаваль вступит в Буэнос-Айрес, то в тот же день всем женщинам семейства Розаса отрежут носы? — продолжал дон Мигель, будто не слыхав вопросов своей собеседницы.
— Что делать, увлеклась своим справедливым негодованием! В сущности, это были одни пустые слова, как вы и сами понимаете, дон Мигель... Ну, так как же, сохранили ли вы это письмо или уничтожили? — приставала донна Марселина, силясь изобразить на
— Я уже сказал вам, что взял тогда это письмо, чтобы спасти вас.
— Вы бы лучше разорвали его.
— Этим я сделал бы страшную глупость.
— Почему же?
— Потому что я тогда лишился бы возможности фактически засвидетельствовать ваш патриотизм в случау переворота. Я забочусь о том, чтобы ваши услуги, которые вы оказываете мне, были впоследствии достойно вознаграждены.
— Только с этой целью вы и бережете письмо?
— До сих пор вы не давали мне повода беречь его для какой-нибудь другой цели, — отвечал дон Мигель, подчеркивая каждое слово.
— Поверьте, дон Мигель, что я никогда не подам вам повода желать мне зла! — воскликнула бедная женщина, вздохнув с облегчением.
— Тем лучше для вас, — равнодушно промолвил молодой человек. — Однако, поговорим лучше о чем-нибудь другом... Видели вы в последнее время Дугласа?
— Видела третьего дня, в тот же вечер он взял к себе на борт пять человек, из которых двое были рекомендованы мной.
— Вам нужно будет повидаться с ним сегодня.
— Сегодня?
— Да, и притом немедленно.
— Хорошо. От вас я пройду прямо к нему.
Дон Мигель отправился в свой кабинет, взял там письмо, которое он ночью положил под чернильницу, вложил его в чистый конверт, обмакнул перо в чернила и снова возвратился в спальню.
— Вот, — сказал он, подавая донне Марселине конверт с письмом и перо, — напишите на этом конверте адрес.
— Зачем же я буду...
— Я вам говорю — пишите: «Сеньору Дугласу».
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— Извольте, написала, — проговорила донна Марселина, надписав то, что ей было велено и возвращая перо.
— Хорошо. Теперь идите к сеньору Дугласу, отведите его в сторону, если он не один, и отдайте ему от моего имени это письмо.
— С удовольствием, сеньор, но...
— Спрячьте письмо хорошенько у себя на груди.
— Готово! Можете быть покойны, не пропадет.
— Вот еще что, донна Марселина...
— Что прикажете, дон Мигель?
— Завтра или послезавтра, от двенадцати до половины первого пополудни, я буду у вас в доме и желаю, чтобы у вас никого не было. Поняли?
— Сделайте одолжение, сеньор. Я в это время поведу своих племянниц гулять. Но как же быть с ключами?
— Ах, да! Я об этом и не подумал... Вот что: позовите сегодня слесаря и прикажите ему сделать двойные экземпляры ключей. Пусть он сделает их обязательно сегодня же, а завтра утром вы пришлите их мне... Я у вас буду вечером, часов в шесть; вы можете вести своих племянниц в церковь к вечерне. В темноте я меньше рискую быть узнанным кем-нибудь.
— О, у нас там очень мало движения, оживление только летом, когда купаются в реке перед нашим домом.
— Ну, положим, так, а осторожность все-таки не мешает. Прошу вас оставить все внутренние двери отворенными.