Макароны по-флотски (сборник)
Шрифт:
Вся бригада смотрит «Взгляд»,
А на «Фокине» бардак!
Быть такому не моги.
Телевизор – унеси!
Не знаю, как это у Марса вышло с ямбом или хореем, но смысл, по-моему, бил в цель. Дело спорилось. Для вида, внизу газеты мы добавили несколько небольших стандартных рисунков про курение и форму одежды. Вскоре все было готово.
Не показывая газету для предварительно просмотра Севрюгину, мы вывесили её на всеобщее обозрение в столовой команды. Результат превзошел все ожидания. Слух про газету молниеносно распространился по кораблю. Посмотреть на неё собрался весь экипаж. Возгласы одобрения и хохот наполнили помещение. Народ отрывался так, как давно уже не отрывался ни от одной стенгазеты. Больше всего ребятам понравились старпом и пингвины. Это первое на нашем корабле веяние надвигающейся Перестройки и Гласности провисело на переборке ракетного крейсера «Адмирал Фокин» двадцать долгих минут.
На двадцать первой минуте через хохочущую толпу к газете пробрался оповещенный стукачами Большой Зам. Народ расступался перед ним, как мальки перед акулой. Подойдя вплотную к газете, он некоторое время, близоруко щурясь, всматривался в нее, пытаясь разобраться: при чём тут пингвины и ядерный взрыв? Наконец до него дошло. Его заплывшая жиром физиономия перекосилась. Издав сдавленное рычание, он бросился на газету, как Матросов на амбразуру. Резким движением он сорвал со стены наше творение. Испепеляя глазами выведенные красным карандашом в правом нижнем углу газеты, фамилии членов нашей мятежной редколлегии, он устремился в ПЭЖ к телефону. Через минуту из репродуктора неслось:
– Замполиту БЧ-5, старшему матросу Федотову, матросу Сатретдинову, старшине второй статьи Теплову прибыть в каюту заместителя
Начались репрессии. Зам аккуратно сложил газету, подшил к моему персональному делу и убрал к себе в сейф: на всякий случай. Севрюгин получил выговор, а мы втроём, вместо увольнения в город, пошли долбить лёд вместе с Гнутовым и Сагалаковым.
Через три дня меня вызвал к себе в каюту старпом.
– Разрешите войти, товарищ капитан третьего ранга! – отрапортовал я.
– Проходи, Федотов, – миролюбиво пригласил старпом.
Разложив перед собой нашу газету, старпом некоторое время критично всматривался в своё изображение. Потом он повернулся ко мне:
– Ты что думаешь, Федотов, я на тебя за карикатуру, за критику зло держу? Нет, Федотов. Сейчас перестройка, я не против критики. Критика это хорошо. Критикуйте. Но это не гражданка – флот! Так что перед тем, как критиковать, подойди ко мне и спроси, «что» критиковать и «как».
Приборщик
– Почему у вас начштаба зовут Бамбуком?
– Потому что деревянный и растет быстро.
(Фольклор)
Справка: Стрингер (англ. stringer, от string – привязывать, скреплять) – продольный элемент конструкции корпуса (каркаса) судна. Обычно выполняется в виде деревянного или металлического плоского бруса.
По кораблю прошла информация – привезли посылки. Весь крейсер пришел в движение, как растревоженный палкой муравейник. «Нижеперечисленному личному составу корабля построиться около рубки дежурного для выдачи посылок! Матрос Умаров, старший матрос Федотов, матрос Теплов, матрос…» – раздалось из репродуктора.
С мачт, из машинных отделений, из всех выходов к рубке дежурного потянулись ручейки взбудораженных матросов. Услышав свою фамилию, я тоже поспешил к рубке дежурного. Когда я пробился к рубке, вокруг неё уже толпился народ. Прямо перед входом в ожидании своих посылок обречённо стояли счастливчики-караси. Вокруг них дежурили взбудораженные годки. Для годков день выдачи посылок всегда праздник: они первыми собирались возле рубки, чутко прислушивались к объявленным именам, отмечали про себя «своих» карасей и тут же выцепляли их из общей толпы, ожидавшей выдачи посылок. Карасей из каждой боевой части караулили свои годки. За годками, чуть поодаль, вторым кругом оцепления, в надежде на то, что и им тоже что-нибудь перепадёт, барражировали остальные члены экипажа.
В рубке дежурного на стуле восседал Большой Зам, он готовился к досмотру присланного добра. У его ног посреди горы разнообразных бандеролей и посылок копошился на корточках корабельный почтальон – главный корабельный старшина Крапов. Прилизанный, улыбающийся неровными золотыми зубами Крапов был любимцем Большого Зама и по совместительству приборщиком его каюты. А это был знак высочайшего доверия: он допускался в святая святых. Наряду с обязанностями приборщика Крапов получил ещё две самых блатных должности на корабле – фотограф и почтальон! Ещё бы! Ведь к почтальонству прилагалась возможность каждый день без сопровождающего ездить в город за почтой, а к должности фотографа – единственный на корабле легальный фотоаппарат «Зенит» и … своя отдельная каюта-фотолаборатория. Чтобы по достоинству оценить то, чем одарил Большой Зам своего любимца, нужно пожить три года в кубрике на шестьдесят человек, без схода на берег и без возможности хоть иногда уединяться куда-нибудь подальше от толпы, годковщины и «махачей»-мордобоев. Остальным смертным на корабле даже о малой доле этой роскоши и мечтать не приходилось. А Крапов получил всё и сразу. Но и этого оказалось мало. Большой Зам пробил своему приборщику звание главного корабельного старшины и зарплату под тридцать рублей в месяц, в четыре раза превышавшую наши семь целковых. Большой Зам дал бы ему звание и повыше, но выше звания для матросов-срочников на флоте просто не было. А под Новый год Большой Зам сделал приборщика своей каюты Крапова коммунистом…
Народ нетерпеливо гудел вокруг рубки дежурного. Большой Зам посмотрел на часы и дал Крапову отмашку: выдача посылок началась. Карась Умаров, подталкиваемый годками, первый неуверенно выступил перед Большим Замом.
– Умаров…Умаров… Ага, вот! – сидя на корточках, Крапов выбрал из кучи посылок нужную, отработанным движением перочинного ножа вскрыл её и передал для досмотра своему покровителю.
– Так, посмотрим, что тебе прислали из жаркого Узбекистана… – Большой Зам запустил руки внутрь посылки, разгребая мясистыми пальцами в стороны письма родных, конфеты и пряники. – Не положено, – он выловил из глубины посылки магнитофонную кассету, с недовольством отмечая, что, судя по этикетке, кассета бесполезная, с какой-то узбекской музыкой. – Выдавай! – бросил он сидящему подле его ног Крапову, перекладывая неположенную кассету в свой специально подготовленный мешок.
Крапов, как бы ненароком, запустил руку внутрь посылки и, особо не таясь, выудил оттуда пригоршню конфет и сухофруктов. Он деловито переложил выуженное добро в свой пакет, отдельный от мешка Большого Зама. Большой Зам сделал вид, что не заметил.
– На, держи! Следующий! – сказал Крапов, отдавая карасю слегка полегчавшую посылку.
Годки оттащили свою первую жертву подальше от рубки и глаз Большого Зама.
– О, братан, ну, что, получил нашу посылку?… Ну, тебе подвалило!.. Что мамка-то прислала – конфеты, блин, пряники!.. О, шоколад! Клёво! Да, забудь ты про кассету, зёма… Пойдём. Мы поможем поделить!
На несколько минут карась стал лучшим другом годков. Его бережно подхватили в охапку и, охраняя от годков из других боевых частей, как дорогого гостя, под руки повели в кубрик. В кубрике делили по справедливости. Карась получал почти столько же, что и каждый из годков. Строго следили за тем, чтобы карася совсем не обожрали. Западло. Только очень редко случалось, что в суматохе вокруг посылки про карася случайно забывали и тому оставались лишь пара конфет и письмо из дома. Покончив с одной жертвой, годки снова выходили на охоту.
– Следующий!
Подошла моя очередь. Крапов распечатал потрепанную посылочную коробку и передал замполиту. Большой Зам с интересом запустил в неё свои руки. Какое-то время он сопел, старательно вороша содержимое.
– Оп-ля! – Он выудил из посылки пачку душистого индийского чая со слоном. Довольно улыбнувшись и по достоинству оценив витающий аромат, он переместил мой чай в свой, уже порядком растолстевший мешок:
– Не положено!
Досмотр продолжался.
– Неплохо! – Из глубины моей посылки показалась банка с дефицитным бразильским кофе.
«Растворимый»: отметил я про себя. По правилам, можно. Должен пропустить.
Но Большой Зам не торопился. Он вертел в руках банку, рассматривая её на свет. Кофе-то уж больно хорош. Наконец он раскрыл рот…
– Не по…
– Товарищ капитан третьего ранга, растворимый кофе правила не запрещают, – упредил я его на полуслове.
Физиономия Большого Зама сморщилась от досады. Он и сам отлично знал, что растворимый кофе правила действительно почему-то не запрещали. И какого хрена не запрещали? Теперь просто так забрать нельзя. Кто её знает, эту матросню, напишут рапорт начальству, разбирайся потом. Геморрой.
– Когда кофе захочу – тебя вызову. Занесёшь. Понял? – Большой Зам с досадой бросил банку кофе обратно в мою посылочную коробку.
Я молча кивнул, думая про себя: «Хрен тебе жирный, сегодня же с ребятами разопьём.» Большой Зам и сам понимал – пропал кофе.
– Выдавай! – с досадой кинул он почтальону.
Крапов сигнал принял и, запустив свои грабли ко мне в посылку, облегчил её на горсть конфет и банку сгущёнки. Большой Зам в это время внимательно изучал грязное пятно на переборке.
– Рожи отожрали, в иллюминатор не пролезают! – кинул я, вполголоса, в сторону почтальона и его начальника, отойдя от рубки на безопасное расстояние.
– Ну, их к черту, Шура. Козлы они и есть козлы, – успокаивали меня друзья: – Пошли!
К тому времени я отслужил на корабле полтора года, а для годков забрать посылку у «полторашника было не так-то просто. Да тут ещё друзья-однопризывники вокруг. Годки с досадой провожали меня и мою посылку глазами. Им оставалось только ждать более лёгкой добычи.
На следующий день у нас на корабле случилось ЧП!
– Экипажу корабля построиться по сигналу «большой сбор» на юте!!! – неслись из репродуктора крики Большого Зама.
Экипаж выстроился по левому и правому борту. Большой Зам нервно вышагивал туда-сюда посередине площадки, ожидая, когда все офицеры доложатся о наличии личного состава. Рядом с ним, белый как мел, стоял главный корабельный старшина Крапов.
– Среди нас вор!!! – с пеной у рта заорал Большой Зам. – У корабельного фотографа украли фотоаппарат «Зенит»! Это позор!!! Вор у нас на корабле! Пока не найдём, будем строиться через каждые пятнадцать минут! На поиски фотоаппарата – разойдись!!!
Начался «Большой Шмон». Экипаж строили через каждые пятнадцать минут, проверяли наличие людей, спрашивали о результатах поиска, снова распускали и снова строили. Это продолжалось два дня, но фотоаппарат как в воду канул. На третий день, когда все попытки найти фотоаппарат не увенчались успехом, весь экипаж согнали на берег. На корабль по трапу поднялся Большой Зам, и он по одному запустил туда одних офицеров. Пока матросы ждали на берегу, кадеты шмонали корабль. Они рылись в вещах, под матрасами, в рундуках, под пайолами, в трюмах. За этот день у экипажа было конфисковано или просто пропало множество неуставных вещей, многие из которых собирались и готовились годами. Среди пропавших вещей значились фотоальбомы, с добытыми с большим трудом флотскими фотографиями, магнитофон, кипятильники, электроплитки, машинки для наколки татуировок… Нашли и конфисковали ещё множество других неуставных вещей, которые как-то скрашивали наш однообразный казённый быт… Не нашли только пропавший фотоаппарат Крапова.
На четвертый день серый от злости и бессонных ночей Большой Зам остановил поиски и построил экипаж.
– На наш корабль пал несмываемый позор! – хрипел он: – Вор – трус, он прячется среди вас! А вы, трусы, его покрываете! Позор!
Слово «позор» мы слышали за эти дни много раз. Измученный бессонными днями и ночами поиска экипаж уже ни на что не реагировал и, понуро опустив головы, молчал.
– Чтобы хоть как-то расплатиться за этот позор, – продолжал орать Большой Зам, – со всего рядового состава экипажа!.. со следующей зарплаты!.. с каждого!.. будет удержана!.. часть стоимости фотоаппарата!
Нам это было не впервой. С нашей мизерной зарплаты удерживали за всё: за потерянные бушлаты, за комсомольские взносы, за всякую прочую хрень, давай, удержи ещё и за фотоаппарат. Большой Зам удержал. В тот месяц после всех вычетов я получил на руки пять рублей десять копеек. Хватило на чай, одеколон и пару пачек печенья…
– Хорошо ещё, что я не курю, – размышлял я, сидя в носовой электростанции и делясь своими наблюдениями с Олегом Кротовым, – на сигареты не надо тратиться…
– Хорошо тебе, – Олег тяжело вздохнул, ища, не завалялся ли где годный к повторному употреблению «хабарик».
«Броняшка» открылась, и в электростанцию вошли хохол Лёха Соленко и золотозубый фотограф Крапов. Леха был неплохой парень, он был из БЧ-5, отслужил на год больше меня. Он завёл знакомство с Краповым в основном из-за фотолаборатории: ему ведь надо было готовить дембельский фотоальбом. Они вдвоём прошли в угол электростанции, покосившись на нас, подняли пайолы и, к нашему удивлению, полезли в трюма. Минут десять они там копошились, затем вылезли и некоторое время шептались, бросая на нас косые взгляды. Наконец Лёха оценивающе посмотрел на нас и как бы ненароком спросил:
– Ребята, вы тут ничего не находили?
Мы недоуменно покачали головами
– Точно? – испытующе переспросил Лёха. Крапов делал вид, что рассматривает носок своего ботинка, украдкой поглядывая на нас из-за плеча своего приятеля.
– Не, ничего. А что? Потеряли что-нибудь? – недоуменно спросил я.
– Да так. Забудь, – Леха и Крапов переглянулись и вышли из электростанции.
Через неделю Андрюха Тюрюханов, лазая по трюмам, наткнулся на залитый водой и мазутом фотоаппарат:
– Гляди-ка, это тот, что Халифаев потерял пару месяцев назад, – с удивлением сказал он, – жалко: испорчен… Только объектив ещё сгодится. Вот Халифаев расстроится…
Однако Халифаев не расстроился.
– Ребята, так это же не мой, – сказал он, вертя в руках найденный фотоаппарат, – у меня говно был – «Смена», а этот крутой – «Зенит»…
Мы переглянулись. Всё связывалось воедино: Соленко с Краповым – трюма – фотоаппарат!
– Вот пидор, а! – выругались мы почти одновременно.
«Заложить» Крапова кадетам было можно, но не по правилам, главное не хотелось подставлять Леху Соленко: парень он был хороший, и закладывать его было уж точно западло. Но слухи поползли по кораблю. Последние два месяца до дембеля Крапов почти не вылезал из своей каморки. Когда он сошёл с корабля, провожать своего приборщика до аэропорта вызвался лично Большой Зам. А ещё через месяц в столовой команды состоялось общее собрание экипажа. После того, как Большой Зам и старпом толкнули свои речи про повышение уровня боевой и политической подготовки, наступил черёд вопросов и ответов. Первым задал свой вопрос Лом.
– Когда экипажу вернут деньги за фотоаппарат, который украл главный корабельный старшина Крапов?
Замполит поморщился, как от зубной боли. Эти слухи были для Большого Зама не в новинку, они ползали по кораблю давно, он им не верил, а скорее всего, не хотел верить. Обвинение против Крапова било по нему самому… Всё равно никто ничего не докажет.
– Сядьте, товарищ старшина. Хватит плодить сплетни! Я приказываю закрыть эту тему раз и навсегда! Во-первых, нет аб-со-лют-но ни-ка-ких доказательств вины главного корабельного старшины Крапова, во вторых…
– У меня есть доказательства! – мой голос прозвучал, как гром среди ясного неба.
Большой Зам застыл с раскрытым на полуслове ртом. Наступила немая пауза. Все глаза уставились на меня.
– Какие доказательства? – придя в себя, прервал всеобщее замешательство старпом.
Ребята вокруг даже привстали, стараясь не пропустить ни одного слова. Придя в себя Большой Зам попытался замять эту тему.
– Федотов, хватит! Садитесь. У меня в каюте поговорим…
Но старпом нетерпеливо перебил его:
– Какие доказательства? Говорите.
Как я решился обо всём рассказать в лицо Большому Заму, я до сих пор не знаю. Я просто не мог тогда смолчать. Я встал и начал говорить, не думая о последствиях. Если бы я о них думал, то я бы, наверное, ничего и не сказал бы. Лицо Большого Зама расплывалось у меня перед глазами, я отчетливо видел только его вытаращенные ненавидящие глаза…
– Три месяца назад я дежурил в электростанции. К нам тогда зашёл главный корабельный старшина Крапов. Я ещё удивился: он никогда к нам раньше не заходил. Я ещё больше удивился, когда он полез что-то искать в трюма…
Я говорил, а Большой Зам буравил меня своими красными глазами. Он готов был вцепиться мне в горло, чтобы только я замолчал.
– …Через две недели мы нашли в трюме фотоаппарат «Зенит». Он был весь в мазуте, наверное, лежал на стрингере и при качке в трюма свалился…
Я закончил. Тишина стояла такая, что было слышно, как бьется о переборки вода за бортом.
– Почему не доложили сразу? – первым прервал молчание старпом.
– Сначала думали, что это фотоаппарат одного из наших. Только потом заметили, что не тот…
Все смотрели на Большого Зама. Большой Зам молчал.Я потом слышал, что Большой Зам писал письмо Крапову. Не знаю, что он там написал, да мне, в общем-то всё равно. Жалко только, что после моего выступления, Большой Зам опять отпуск зарубил. Так, за три года мне ни разу и не довелось домой съездить…
Крысиный король
Не надо мне в рапорте писать: Дорогому товарищу капитану 3-го ранга. Пишите просто: Пал Палычу.
(Большой Зам)
Большой Зам матросов за людей не считал, и матросы, в ответ, со свойственной им изобретательностью не упускали случая досадить своему политическому лидеру. Благо до дембеля время есть, а молодая здоровая фантазия неиссякаема. И один такой случай вскоре представился.
Однажды от вездесущего посыльного командира корабля стало известно, что у грозного Большого Зама Паши Сорокопута была одна маленькая слабость: он боялся крыс. Он их боялся в любом виде, даже мёртвых, но особенно Большой Зам боялся крыс живых. Этих серых шевелящих своими гладкими шелушистыми, как змеи, хвостами крыс он не просто боялся, он их боялся панически, до поросячьего визга. К его несчастью этих серых грызунов на стоящем в заводе крейсере шмыгало по кабель-трассам в превеликом множестве. А корабельные крысы – это порода особая. Заводские кошки почтительно обходили их стороной, а некоторые «экземпляры», достигали таких жирных и внушительных размеров, что сами, при желании, вполне могли бы за этими кошками охотиться.
Как только экипажу стало известно об этой маленькой слабости «любимого» Замполита, матросы тут же собрались на совет и стали разрабатывать план «диверсии». Вместе с Ромой, по кличке Краб, в этом мероприятии принимала участие легендарная, в корабельных масштабах, личность – Шура Тагнер, по кличке Танк.
Призывавшийся из Ульяновска плечистый здоровяк Шура поставил себя так, что даже будучи полторашником, пользовался авторитетом и статусом наравне с самыми крутыми годками. Но Танк никогда не издевался над полностью зависящими от него карасями и без дела ни разу никого не ударил. В отличие от Большого Зама, Шура считал тех, над кем у него была абсолютная власть, людьми, и относился к ним по-человечески. Он был Личность с большой буквы и, в отличие от Большого Зама, его уважали.
Разработка плана продолжалась около часа. После непрерывного «мозгового штурма», родился на свет легендарный план, получивший в корабельной истории кодовое название «Крысиный король». Для осуществления задуманного требовалось четыре вещи: хомут стальной – одна штука и крысы живые – три штуки. Хомут нашли быстро. С «крысами живыми» было сложнее. Во-первых, поймать их непросто. Во-вторых, практическую монополию на ловлю крыс держали узбеки. Главный среди узбеков-крысоловов был однопризывник Романа и Шуры – Хасан Мерзаев. Крысы, вернее, крысиные хвосты ценились у него на вес золота. Пойманных крыс Хасан тут же убивал, а отрубленные хвосты нес к медику в зачет своего «крысиного» отпуска. Добирал до сотни.