Макарыч

Нетесова Эльмира Анатольевна

— По первости, верно, нарадоваться не мог?

— Кады сюда пустили?

— Ну да.

— Конешно. Оно все ж воля. Харч слободнай. Всяку живность бил. С полгоду все жрать хотелось. Брюхо было стонит, некуда пихать. А жевал- ка просить. Изболелси навовси. Ить сколько всыто не харчилси?

— После вольной никого из каторжников, с кем был, встречать не доводилось?

— Их на материк свезли, в каво родичи имелись. Мине не к кому отвозить стало. Тута оставили.

— Давай вечерять, —

тихо перебила Марья.

— Пора. Да ты чай не студи. Я ключевой люблю. Бурливай уважаю, с огня.

Марья подвинула чайник к огню.

— Ешь, отец, ешь, родимый.

— Так-то лишь ты мине и потчуишь. В жисть нихто эдак не сказывал, — торопливо хлебал уху лесник.

В зимовье Макарыча с Марьей уже поджидали. Сам председатель сельсовета приехал, а с ним и директор лесничества. С войны вернулся недавно. Это Макарыч по одеже смекнул. Штаны у него чудные — до колен широкие, книзу в обтяжку, по- гусарски. Рубаха толстая, горло петлей захлестнула. Весь он в ремнях, наградах. Сапоги блестят. В них, как в зеркало, смотреться можно.

«Эвот какой шут в мою заимку нарядилси клопином. А на што? По-человечьи собратца не мог. Или не успел?» — подумал Макарыч.

— Твое начальство, теперь по всем вопросам к нему, — указал на директора председатель.

— У мине до ево нужды нет, — обрезал Макарыч.

— Может, будет. Познакомиться привез. Хозяйство показать. Поводишь по участку. Пусть посмотрит.

— Контрольников тут привозют всяких, — заругался лесник словом, услышанным в сельповском магазине.

— Не контроль я. Вы сами себе хозяин и контроль. А участок мне действительно посмотреть надо.

— Иди, гляди, сколь влезить.

— С вами надо.

— Я только с тайги. Передохнуть маленько надоть.

Директор закашлялся, смущенно отвернулся:

— Все верно, Макарыч. Но мне долго задерживаться нельзя. Может, сходим ненадолго?

— Как величать-то тебя? Аль у начальства, окромя звания, имени людскова нет?

Председатель рассмеялся.

— Как он тебя?

— Да! Зовут меня Евгений.

— А по отцу?

— Иванович.

— Ну дак вот, Евгений свет Иванович, погод и денька два. Дай моим мослам остыть. В баньке побалуем. Опосля с Богом в тайгу пойдем.

— Долго это.

— Торопитца не след. То блошистаи нехай спешать. Мой век и так ужо недолог. Ождешь.

И все же на следующий день повел Макарыч директора на осмотр участка. Тот шел быстро, уверенно. Не оглядывался на шорохи. Расспрашивал лесника о жизни, работе. Макарыч отвечал поначалу неохотно. А потом обвыкся к новому человеку, разговорился:

— Тута я, почитай, всю жисть прожил. Кажна зверуха знакома, со всей детвой и прародителями. Ведомо, какой у

каво норов, карахтер, значит, имеетца. Хто чем балуитца, болеит.

— Много ли соболя на твоем участке?

— Нонче поприбавитца. В прошлом лете взамуж много поуходило на сторону. Мужиков мало родилось. Седни нет. Назад повертаютца. Орех должон уродитца хороший. А соболю, окромя забав, жратва надобна. Да и баб нонче мене родитца. Вона весна нонче дружная, сухая. Мужичья.

— Сколько их примерно на твоем участке?

— Промышлять, коли стребуитца, тышши восем можно взять. Боле нет. Изведутца.

— А по ценности?

— С половину первосортки.

— Ну хорошо. Вот это ты меня порадовал.

— Но ко мне отстрельников не шли. Оне, бездушнаи, молодь сгубют. Старова от щенка не отличат. Мине на ето глидеть больно станит.

— Никого к тебе посылать не будем. Сам промыслом займешься. План дадут.

— А хто ето?

— Задание. Сколько соболя, лис отстрелять надо. Но охота — дело десятое. Захочешь — заключишь договор. Не захочешь — не заставят.

— На убийство?

— Да нет, Макарыч! После войны на материке нон как тяжело. Помочь надо людям. А пушнина, сам знаешь, ценится хорошо.

— Вона што! Ну, погляним. Коль не во зло, то ладно.

— Ты мне одного моего друга напоминаешь. Тот помоложе тебя, но такой же. Таежник. Коренной. На войне вместе были. Он снайпером воевал.

— Чево?

— Стрелок. Очень меткий. Из сибиряков.

— Ну и што? В тайге без таво не мыслимо. Будь ен етот, как ты сказывал, али простой лесник. В тайге кажен зайчонок должон могти за щ ититца.

— А как же он защищается? Убегает.

— Дурак ты, прости Господи, а ишо ученай, поди.

— Моя ученость, дед, фронт. В шестнадцать с отцом ушел. Его на глазах убили. А что директором стал, так я вот теперь учиться буду. И у тебя тоже. Может, еще пригожусь тебе со своим дурацким умом.

— А ты не серчай. Я не со зла. Не нравитца мине, што, не знамши тайги, люд про ее дурное городить.

— Как?

— Да так. Как ты про зайца.

— Так он же и вправду ото всех только бегом и спасается.

— На-ко, выкуси! Бе г ом! А спробуй в ево зайчат отнять. Зарекесси.

— Почему?

— Обмишурит. Оббегить тибе. Наперед зайдеть, лягить и зачнеть по-дитеночьи плакатца. Кинисси к ему, ен поползеть. Но с оглядкой: куды зайчат подевал? Углидить, што далеко от зайчат увел, подскочить и ходу. Хвост приметить не поспеишь.

— А если я его успею схватить?

— Брюхо лапами распорит, покусаит. Не удержишь, выпустишь. Заяц от орлана лапами отобьетца. От люду и подавно. И не такой уж ен дурной, как тибе натрипались.