Макей и его хлопцы
Шрифт:
— Что же, — противно засмеялся он, — это недурно, когда в доме женщины. Около них всегда можно кое-чем полакомиться.
— И ты, дядя Ганс?! — воскликнул молодой немец, многозначительно подмигивая.
У Брони больно заныло сердце, голова пошла кругом. Взяв себя в руки, она сказала ледяным голосом:
— Вряд ли что у нас найдётся, а одна женщина больная.
— Чем?! — встрепенулся немец и заранее отступил на шаг от крыльца.
Броня внутренне улыбнулась: «Трус».
— Она болеет тифом. Я прошу вас — помогите.
— Пайн, найн, найн! — закричал молодой немец. —
При этих словах Броня едва не упала в обморок. Только сейчас она поняла, какую грозную опасность навлекла на Дашу: немцы сжигали целые селения, в которых появлялся тиф, боясь, чтобы эта болезнь не проникла в их армию.
«Дядя Ганс» нарисовал мелом череп и скрещенные под ним кости.
Когда немцы отъехали от дома, Броня бросилась к воротам и стала головным платком стирать с них знак смерти. Но сделать это было не так-то легко. Видимо, это был не простой мел. Броня, к своему ужасу, увидела, что она только размазала страшный знак и напугалась ещё больше. Слышно было, как по улице села, приближаясь, шли немецкие машины, а по переулкам сновали юркие мотоциклисты. Оставалось положиться на случай. «Видно, чему быть, того не миновать!» — подумала Броня и направилась в хату. Лицо её было настолько растерянным, что это не ускользнуло от внимательного глаза Марии Степановны.
— Что с тобой, Броня?
— Они поставили на наших воротах знак смерти. Это я…
Броня не договорила и зарыдала. Всхлипывая, рассказала всё, как было. Желая оградить Дашу от немцев, она соврала, что у них больная тифом, забыв, что гитлеровцы, боясь страшной эпидемии в своём тылу, предают пламени целые деревни, сжигая их вместе с жителями.
— Успокойся, — утешала Мария Степановна девушку, гладя её по голове, — им сейчас не до нас. Разве не ясно, что это — погоня за Макеем? Только вряд ли они отыщут след его в этих лесных дебрях. О, Макей хитёр!
Немцы, действительно, почти без задержки прошли через полусожжённую деревню. Только некоторые из них забегали в уцелевшие хаты, чтобы поживиться там чем-нибудь. Несколько солдат забрались на соседний двор и ловили там кур. Их шумливая беготня, гортанный, лающий говор и громкие крики птиц слышны были в комнате раненой девушки. Птицы не поддавались. То там, то сям раздавались выстрелы не то из автоматов, не то из пистолетов. Два солдата остановились как раз перед домом, из окна которого смотрела Броня. Один из них указал рукой на лошадь, пасущуюся с жеребёнком на лугу, за разбитым клубом. Другой поднял винтовку и тут же раздался выстрел. Бедное животное запрыгало на трёх ногах, а солдаты, гогоча, пошли дальше, чтобы и там сеять зло и преступление.
К вечеру этого дня Костричскую Слободку навестили партизанские разведчики. На улице их окружили женщины.
— Голуби вы наши ридные, — говорили они, — только что немцы отсюда ушли, по следу Макея, знать, гонятся. Сюда не вернулись бы. Конечно, мы их в другую сторону направили, — рассказывали они, смеясь, а у самих на глазах блестели слёзы. Радостно им было, что хоть этим врагу насолили. Здесь, в самом деле, словно все сговорились и в один голос указывали, что партизаны ушли на запад.
Один
— А это что значит?
— Сами не знаем, родной, на что и подумать, — говорили женщины, — там лежит раненая сестра Макея, за которой ухаживают его, вроде сказать, жинка, да шершал Маруся. Беды не вышло бы.
Услышав это, командир партизанской разведки бросился в хату. «Их надо немедленно увезти отсюда. Подумать только: жена и сестра Макея в руках у немцев! Понятно, почему те поставили на воротах их дома знак смерти. Но какая неосторожность со стороны Макея оставить здесь на произвол судьбы трёх беззащитных женщин! Об этом надо донести Лосю. Эх, вот жизнь!» За ним устремились и остальные товарищи. Громыхая сапогами, партизаны ввалились в кухню.
— Тише, медведи! — ворчал командир разведки. — Больная ведь здесь, раненая. Привет, товарищи! — сказал он, входя в переднюю. — Как живете–можете?
Женщины сразу узнали в вошедших партизан, и лица их осветились радостными улыбками: «Свои хлопцы. Какое это счастье — видеть своих!» Броня, улыбаясь, вышла на середину комнаты. Мария Степановна, сидевшая на краю койки больной, тоже встала и пошла навстречу вошедшим.
— Вы чьи, хлопцы? — спросила Мария Степановна.
В другое время командир разведки, разбитной парень, обязательно бы сказал: «А мы дядьковы хлопцы». Но теперь он сказал серьёзно:
— Лосевцы мы. Слыхали, может, о таких?
— Нет, не слыхали, — сказала Броня, — но Степана Павловича Лося я знаю.
— Старый друг лучше новых двух. А что про лосевцев не слышали — не удивительно: наш отряд новый, только что организован. Командир наш — во! — и разведчик озорно поднял большой палец. Голубые детские глаза его сияли гордостью за своего командира, широкое лицо в крупных веснушках расплылось в светлой доброй улыбке.
— Что же вы, хлопцы, стоите? Садитесь, — обрати–лась Броня к партизанам. — Хотите есть? У нас щи хорошие, бульба жареная, молоко.
— Как, хлопцы? — спросил старший, обращаясь к товарищам.
— Да что, отказываться неудобно, — смеясь сказал кто-то сзади.
Броня повела партизан на кухню. Там они досыта наелись жирных горячих щей, жареной картошки, пони ли холодного молока.
— Эх, вздремнуть бы сейчас часок! — сказал кто-то мечтательно.
Но надо снова идти в путь–дорогу, пробираться лесными тропами, где за каждым поворотом стережёт опасность, ползти через лесные буреломы, через топкие, заросшие мхом и красной клюквой, болота.
— Вздремнёшь тут!
— Пошли, хлопцы! — сказал старший, поднявшись. Все последовали его примеру и, распрощавшись с гостеприимными женщинами, пошли к выходу, пообещав вернуться за ними в ближайшее время.
XVII
Дашу осторожно подняли подошедшие проститься женщины–односельчане. Вздыхая, вынесли они её на тёмный двор. По середине двора мордой к тесовым воротам стояла крупная лошадь, запряжённая в телегу, на которой горой было навалено душистое мягкое сено.