Макей и его хлопцы

Кузнецов Александр Родионович

— Не грусти, Броня. Мы любим тебя.

Словно горячая волна хлынула Броне в грудь, подступила к горлу, захватила дыханке. Воздух заклокотал V неё в гортани и сразу сперло грудь. Всё, что молча пережила она за это время, всё, что передумала наедине с собой, вдруг выхлестнулось у неё теперь в судорожных рыданиях. Всхлипнула и Мария Степановна: у неё не меньше, чем у Брони, было причин для слёз. Впрочем, она не хотела более об этом думать. Довольно с неё и того, что в последнее время с такой беспощадностью обрушивалось на её голову. Вот и деревню

родную вчера немцы сожгли. «Кто-то остался в живых?»

Лосю они были признательны: он спас их от верной смерти. Правда, здесь не всё было, как следует: землянка сырая, и для Даши это вредно. Её можно было бы выносить днём на солнце, но часто тревожить нельзя. Питались они неплохо, но Даша ничего не могла есть, Её приходилось кормить насильно. Разведчики привозили ей откуда-то молоко, партизаны в шапках приносили клюкву, которая более всего была по вкусу Даше.

Особенно часто забегал сюда Димка, живший с разведчиками. Димке было не больше десяти лет, но он уже считался опытным партизаном. Нередко он выполнял такие задания, которые не под силу и взрослым: проникал в немецкие гарнизоны, служил связным у партизан. Даше он приносил клюкву, иногда даже и конфеты где-то раздобывал.

— Да зачем ты, Дима, сам ешь, — говорила ему Даша.

— Нет, тётя, это я для вас.

И рассказывал, как у него убили мать, отца, что он видел, что слышал. Женщины его ласкали, и он тянулся, к ним, подолгу засиживаясь здесь.

— Я завтра опять к вам приду.

— Приходи, милйй, приходи.

Лосевцы ласково звали Дашу Макеевной, хотя Мария Степановна неоднократно говорила им, что она Севастьяновна. Но, называя её Макеевной, они подчёркивали популярность имени её брата, о котором вечерами у дымных костров здесь рассказывались всяческие истории, порой граничащие с небылицами. Но и в небылицы партизаны простодушно верили, потому что, в самом деле, почему не быть и самому необычному, когда речь идёт о популярном командире советских партизан?

В полдень на солнцепеке нестерпимо жарко. Ворона с разинутым ртом, сидевшая на сухой вершине дуба, издавала время от времени тоскливый крик. В землянке было прохладно, но спёртый, непроветриваемый воздух давил на грудь больной, и она металась на соломенной постели, не зная, куда деться.

— Душно, Маша! — тихо стонала Даша.

Мария Степановна бросилась к двери и, подняв полог, занавешивающий дверь, начала им усиленно махать, нагнетая в землянку. струю свежего, чистого воздуха.

—Вы чего это, товарищ фельдшер,, извините, фокусничаете?

От неожиданности Мария Степановна вздрогнула, но не оглянулась и продолжала махать кодровым занавесом.

— А я шёл к Лосю, — робко говорил юноша, держа как-то на отлёте фуражку, полную ягод, и переминаясь, с ноги на ногу.

— А зашёл к нам, — резко перебила его Мария Степановна и, обернувшись, пристально вгляделась в партизана. В его лице было что-то знакомое. Где же она видела этого человека? Крупные бурые веснушки на широком улыбающемся лице, голубые глаза.

—

Где я вас видела?

— Да в Костричской Слободке, — обрадованно заговорил юноша, — вы ещё нас тогда щами, бульбой да молоком кормили. Помните? — взывал он к памяти строгой женщины.

— А, товарищ разведчик! — с искренней радостью воскликнула Мария Степановна, — заходите.

— Забыли вы нас, бедных девушек, — сказала игриво Броня, выходя из землянки.

— Что делать, дела, — оправдывался веснушчатый разведчик. — Товарищ Лось да немцы нам покою не дают: то туда, то сюда. День и ночь в разъездах. Известно — разведка! — не без гордости произнёс он. — А о вас, то есть о Даше, я не забыл.

— Да ну! А обо мне забыл? — засмеялась Броня.

— И о вас, правда, помню. Но она ведь больная… Вот и лиса ей гостинец из лесу прислала, — сказал он серьёзно и с этими словами высыпал из фуражки прямо на траву грудку красных ягод.

— Клюква! Какая прелесть! Дашок будет очень рада.

— И ещё вот, — смущённо сказал разведчик и вынул из грудного кармана бутылку, наполненную чем-то желтовато–прозрачным, искрившимся в знойных лучах июльского солнца.

— А это от кого? — смеялась Броня.

— От самого Михаилы Иваныча Топтыгина. Мед это. Чистый нектар. Сами боги, говорят, на балах пили такой.

Плутоватая усмешка застыла на лице разведчика.

— Можно ли нам, смёртным, пить сие? — в тон ему, -улыбаясь, сказала Мария Степановна. Она как-то невольно заразилась весёлостью этого веснушчатого парня и потому, распахнув дверь, широким жестом пригласила молодого человека в землянку:

— Просим милости.

Тот широко шагнул, важно поправив за спиной автомат.

— Осторожно! Голову пригните! — крикнула Мария Степановна.

Но предупреждение было слишком запоздалым; высокий лоб разведчика, обрамлённый пышной шевелюрой рыжеватых волос, уже стукнулся о перекладину. Потерев ушибленное место, он сказал, смеясь:

— До свадьбы заживёт.

И впервые Даша, глядя на этого добродушного высокого хлопца, рассмеялась. Она разрумянилась и всё время, пока сидел у них гость, лукаво наблюдала за этим неуклюжим, но симпатичным парнем, простодушно -улыбавшимся всему. И только сейчас она обратила внимание на то, что сквозь густые, хмурые ели, похожие на китайские пагоды, пробивается золотой сноп лучей жаркого июльского солнца, и все лесные жители на разные голоса прославляют радость жизни в своих любовных игрищах.

Хорошо летом в лесу, особенно на восходе солнца! Неумолчно поют звонкоголосые зяблики, томно воркуюг сизые лесные голуби, деловито стучат пестро–нарядные дятлы, тяжёлым трудом добывая себе пищу, звенят сойки, призывно токуют самцы–тетерева, и к ним с упоительным свистом слетаются стосковавшиеся о материнстве чёрные тетёрки, словно цыплята, потерявшие клушку, жалобно пищат рябчики. И вдруг где-то дико, по–кошачьи, прокричит непоседливая иволга, чтобы, перелетев на другое место, громко и тоскливо свистать на весь лес.