Маковое Море
Шрифт:
Мелодия и необычный инструмент остановили руку Ноб Киссин-бабу, который уже собрался постучать в дверь каюты. Вслушавшись, он весь покрылся мурашками.
Со дня безвременной кончины его духовной наставницы душа Ноб Киссина ожидала исполнения пророчества: мать Тарамони, как называли ее ученики, посулила ему скорое пробуждение, велев неусыпно следить за знаками, которые могут появиться в самых неожиданных местах и самом невероятном виде. Ноб Киссин поклялся, что разум и чувства его будут всегда начеку, дабы не проморгать знамений, но сейчас не верил своим ушам. Неужто и впрямь он слышит свирель — инструмент бога Кришны? Немыслимо, но спору нет: незнакомая мелодия являла собой гурджари — наиболее предпочтительный para [32] для песнопений Темного Бога. Ноб Киссин так долго и страстно ждал знака, что теперь, когда мелодия смолкла, а ручка двери шевельнулась, он пал на колени и зажмурился, трепеща перед неминуемым откровением.
32
Para (санскр. «цвет, настроение») — музыкальные лады в индийской классической музыке, серия из пяти или более нот, на которых строится мелодия. Их применение зависит от времени года и суток. Кроме мужского термина «para» используется женский — «рагини».
Захарий едва не споткнулся о коленопреклоненного челоdека, когда с рубахой и штанами под мышкой вышел из каюты.
— Эй! Какого черта вам здесь надо? — изумился он, разглядывая дородного мужика в дхоти, который раскорячился в коридоре, прикрыв руками глаза.
Пальцы приказчика медленно растопырились, точно листья растения недотроги, и он узрел возникшую перед ним фигуру. Вначале его пронзило острое разочарование: да, наставница говорила, что уведомить о пробуждении может самый невероятный посланник, но трудно поверить, будто Кришна, чье имя означает «темный» и чья смуглость прославлена в несметных песнях, стихах и прозвищах, выбрал столь бледноликого нарочного, в ком нет даже намека на хмурого Ганшиама, Бога Грозовой Тучи. Несмотря на огорчение, Ноб Киссин отметил в эмиссаре миловидность, подходящую для Соблазнителя Пастушек, и пронзительные черные глаза, которые вполне сходили за ночных птиц, что пьют из лунного омута девичьих губ, жаждущих любви. Желтоватая рубашка служила если не знаком, то подсказкой, ибо того же цвета были одежды Бога Радости, когда он резвился с изнывающими от желания девами Бриндавана. Разводы пота на ней были как на сорочке Беспечного Кришны, изнемогшего от безудержных прелюбодеяний. Так может, этот кремовый посланник именно то, о чем предупреждала мать Тарамони: Облик, который Божественный Проказник окутал обманчивой пеленой, дабы проверить крепость веры своего подданного? Но если так, значит, должен быть еще какой-то знак…
Рачьи глаза приказчика еще больше выпучились, когда бледная рука приблизилась к нему, чтобы помочь подняться. Неужто сию длань благословил сам Воришка Масла? Ноб Киссин схватил протянутую руку и оглядел ее со всех сторон, но черноту нашел лишь под ногтями.
Тщательный осмотр его конечности и вращающиеся глаза исследователя встревожили Захария.
— Ладно, хорош! — сказал он. — Чего уставился-то?
Проглотив разочарование, приказчик выпустил руку. Ничего, если это — Облик, знак непременно отыщется, надо лишь сообразить, где искать. И тут его осенило: что, если Бедокур решил схитрить и придал посланнику характерную черту Шивы Ниилканты, Бога Синее Горло?
Догадка показалась столь очевидной, что приказчик вскочил на ноги и вцепился в воротник Захарьевой рубашки.
Захарий не ожидал наскока, но успел отбить трясущиеся лапы.
— В чем дело? — рявкнул он. — Свихнулся, что ли?
Приказчик опомнился и убрал руки:
— Пустяки, сэр, просто захотел взглянуть, не синий ли вы.
— Чего-чего? — Захарий вскинул кулаки — Ты еще и лаешься?
Приказчик испуганно отпрянул, поразившись быстроте, с какой Облик принял позу Воителя.
— Прошу вас, не серчайте… Я счетовод Бернэм-саиба… Меня зовут Ноб Киссин Пандер…
— И что вам здесь нужно?
— Берра-саиб велел забрать у вашей милости бумаги: вахтенный журнал, судовые ведомости — все, что нужно для страховки.
— Подождите здесь, — буркнул Захарий, скрываясь в каюте. Бумаги были уже собраны, и через минуту он вернулся. — Вот, извольте.
— Благодарю вас, сэр.
Захарию не понравился взгляд профессионального душителя, каким приказчик вновь ощупал его горло.
— Ступайте себе, Пандер, — бросил он. — У меня еще дела.
В сумраке трюма Джоду и Полетт крепко обнялись, совсем как в детстве, но с той лишь разницей, что теперь их разделяла преграда жесткого трескучего платья.
Джоду колупнул ногтем ободок капора.
— Ты изменилась, — сказал он, почти уверенный, что Полетт уже забыла бенгали.
Но она ответила на том же языке:
— Думаешь? Ты сам стал другим. Где ты был так долго?
— В деревне. Мама сильно хворала.
— Ой! — вскинулась Полетт, — Как она сейчас?
Джоду уткнулся в ее плечо; чувствуя, как вздрагивает голая спина друга, Полетт встревожилась и крепче прижала его к себе, стараясь согреть в объятьях. От его мокрой набедренной повязки платье ее промокло.
— Что произошло? Тантима поправилась? Ну говори же…
— Умерла… позавчера… — сквозь стиснутые зубы проговорил Джоду.
— Умерла! — Теперь Полетт ткнулась в него. — Поверить не могу… — шептала она, отирая слезы о его шею.
— До самого конца поминала тебя, — шмыгнул носом Джоду. — Ты всегда была…
Его перебило покашливание.
Полетт ощутила, как напрягся Джоду, и лишь потом услыхала посторонний звук. Резко обернувшись, она оказалась лицом к лицу с востроглазым кудрявым юношей в линялой желтой рубашке.
Захарий тоже растерялся, но первым пришел в себя.
— Здравствуйте, мисс, — сказал он, протягивая руку. — Захарий Рейд, второй помощник.
— Полетт Ламбер, — выговорила Полетт, ответив на рукопожатие, и смущенно добавила: — С берега я видела аварию и вот пришла узнать, как дела у пострадавшего. Я очень беспокоюсь за него…
— Я так и понял, — сухо сказал Захарий.
Полетт захлестнул сумбур мыслей: что подумает про нее этот человек и как отнесется мистер Бернэм к тому, что его воспитанницу застали в объятьях лодочника-туземца? В голове роились отговорки: ей стало дурно от зловония трюма… в темноте она споткнулась… Проще всего выдумать внезапное нападение, но она никогда не подставит Джоду…
Однако Захарий не вскипел благородным негодованием, но спокойно передал несостоявшемуся утопленнику рубашку и холщовые штаны. Когда Джоду отошел в сторонку, он нарушил неловкое молчание:
— Как я понимаю, вы знакомы с этим горе-моряком?
Теперь Полетт уже не могла прибегнуть к вранью:
— Конечно, вы поражены тем, что увидели меня в объятьях туземца. Уверяю вас, здесь нет ничего постыдного. Я вам все объясню…
— Совсем не обязательно.
— Нет, я должна объясниться хотя бы для того, чтобы вы поняли, насколько я благодарна за его спасение. Понимаете, Джоду — сын женщины, которая меня воспитала. Мы вместе росли, он мне как брат. Я по-сестрински его обняла, потому что он понес тяжелую утрату. На всем свете он мой единственный родственник… Разумеется, все это вам кажется странным…