Маковое Море
Шрифт:
Через неделю наступил Холи, но праздник не принес в ее дом ни разноцветья, ни веселья — она боялась отлучиться от мужа, лепечущего в бреду. У Чандан Сингха пили бханг [33] и славили приход весны. Дити послала к ним дочку, пусть хоть она порадуется, но Кабутри тоже было не до веселья — часу не прошло, как она вернулась.
Чтобы не падать духом и облегчить страдания мужа, Дити пыталась найти лечение. Сначала был призван оджху, изгоняющий злых духов, но его визит действия не возымел, и тогда она обратилась к хакиму, знатоку юнани — медицины, и ваиду, практиковавшему аюрведу. Несчетно умяв лепешек, лекари долго сидели у постели больного — щупали его исхудавшие запястья и ахали над его мертвенной бледностью, а затем прописали дорогие лекарства из золоченой фольги и костной
33
Бханг — напиток из листьев и стебля конопли.
Меж тем урожай требовал внимания: каждую коробочку вовремя надсеки, дай соку вытечь, а запекшуюся гущу соскреби и уложи в горшок, чтобы отвезти на фабрику. Долгая муторная работа, с которой женщине и ребенку не справиться. Не желая просить деверя о помощи, Дити наняла полдюжины работников, согласившихся на оплату натурой. Поскольку приходилось отлучаться с поля, чтобы обиходить мужа, работники оставались без пригляда, и потому неудивительно, что ее доля урожая оказалась на треть меньше ожидаемой. Расплатившись с батраками, Дити сообразила, что неразумно передоверять кому-то доставку горшков, и послала за Калуа с тележкой.
К тому времени она уже рассталась с мыслью о новой крыше и была бы рада, если б выручки хватило на запас провизии и удалось сэкономить толику на другие расходы. Коли повезет, на фабрике заплатят пару серебряных рупий, и если на базаре цены не бешеные, может быть, удастся сберечь два-три медных гроша, а то и целых полпайсы на новое сари для дочки.
Однако на Рукодельнице ее ждал неприятный сюрприз: после того как горшки с опием взвесили, пересчитали и проверили, ей показали конторскую запись касательно их надела. Выяснилось, что в начале года Хукам Сингх взял большой аванс, и теперь скудной выручки едва хватило, чтобы покрыть долг. Дити тупо смотрела на затертые монетки, которые ей вручили.
— Как, шесть дамов за весь урожай? — взвыла она. — Да на это ребенка не прокормишь, не то что семью!
Брыластый учетчик-бенгалец шевельнул тяжелым подбородком и ответил не на родном бходжпури, а дробном городском хинди.
— Делай как все! — гавкнул он. — Ступай к ростовщикам. Продай сыновей. Пусть едут на Маврикий. Выкрутишься.
— У меня нет сыновей, — заплакала Дити.
— Ну так землю продай! — озлился учетчик. — Вечно скулите, что жрать нечего, но покажи мне голодного крестьянина! Все бы вам плакаться, все бы сопли пускать!
По дороге домой Дити заглянула на базар — раз уж наняла повозку, глупо возвращаться без всякой провизии. Денег хватило на мешочек самого дешевого дробленого риса, капельку горчичного масла и горстку соли. От лавочника, совмещавшего торговлю с ростовщичеством, не укрылось безденежье покупательницы.
— Что случилось, сестра? — с напускным участием спросил он. — Может, тебе сгодилась бы парочка блестящих рупий, чтоб продержаться до летнего урожая?
Дити отказалась, но потом вспомнила о Кабутри: неужто последние годы в родном доме девочка должна голодать? В обмен на полугодовой запас пшеницы, масла и сахара она оставила в конторской книге отпечаток большого пальца и, лишь уходя, догадалась выяснить сумму долга и проценты. Услышав ответ, Дити обмерла: расценки были такие, что каждые полгода долг удваивался, а значит, через пару лет землю просто конфискуют. Лучше уж есть сорняки, чем брать такой заем. Дити хотела вернуть продукты, но было поздно. У меня твой отпечаток, злорадно ухмыльнулся выжига, ничего не попишешь!
Всю дорогу Дити терзалась своей оплошностью и даже забыла рассчитаться с Калуа. Когда опамятовалась, возчик уже уехал. Почему же он не напомнил? Неужто она дошла до ручки и вызывает жалость даже у того, кто жрет падаль и квартирует с быками?
Разумеется, слух о ее невзгодах просочился к Чандан Сингху, который с мешком снеди возник у ее дверей. Ради Кабутри приняв подношение, она уже не могла с
Деверь пошел-таки на приступ, но не впрямую, а через увещеванье. Не обращая внимания на отупелого брата, он зажал Дити в углу комнаты.
— Слушай, красавица, — сказал Чандан Сингх, — ты же прекрасно знаешь, как появилась на свет твоя дочь. Чего ты из себя строишь? Если б не я, ты бы и сейчас была яловой.
— Замолчи! — вскрикнула Дити. — И слушать не хочу!
— Но это ж правда. Он-то и тогда не мог. — Чандан Сингх презрительно кивнул на брата. — Все сделал я. Потому и говорю: не лучше ли теперь добровольно отведать то, чем тебя угостили без твоего ведома? В конце концов, мы братья, одна плоть и кровь. Чего тут стыдного? Зачем тратить свою молодость и красоту на того, кто не может ими насладиться? Да и времени в обрез — муженек вот-вот помрет, но если зачнешь, пока он жив, сын будет законным наследником. Земля отойдет ему, и никто не посмеет это оспорить. А иначе, как ты знаешь, со смертью брата дом и хозяйство перейдут ко мне. Джекар кхет, текар дхан — чья земля, тому и рис. Стану здесь хозяином, как обойдешься без моей милости? — Ладонью он отер слюнявый рот. — Вот что я тебе скажу, мамаша: лучше сейчас по доброй воле, чем опосля по принужденыо. Сообрази, я даю тебе надежду. Приласкай меня, и горя знать не будешь.
Уголком сознания Дити понимала резонность предложения, однако ее ненависть к деверю уже достигла той степени, когда тело не пошло бы на сделку, даже если б рассудок уступил. Повинуясь порыву, она саданула наглеца локтем в костлявую грудь и закусила край накидки, оставив открытыми одни лишь глаза.
— Какой мразью надо быть, чтобы выговорить такое у постели умирающего брата! Запомни: лучше я сгорю с мужем на погребальном костре, чем отдамся тебе.
Чандан Сингх отступил, его толстогубый рот скривился в ухмылке:
— Слова ничего не стоят. Думаешь, легко такой никчемной бабе умереть как сати? [34] Забыла, что в день свадьбы твое тело утратило чистоту?
— Значит, тем более стоит его сжечь. Все лучше, чем жить с тобой.
— Ах, какие громкие слова! Удерживать не стану, не думай. Зачем? Сати прославит наш род. Выстроим храм в твою честь и разбогатеем на пожертвованиях. Но все это бабий треп: как дойдет до дела, смоешься к своим родичам.
34
Обычай самосожжения вдовы на погребальном костре мужа происходит от высших индийских каст. В его основе лежит индуистская легенда о богине Сати, которая в индуистском пантеоне считается одной из инкарнаций супруги Шивы — Парвати. Согласно легенде, Сати бросилась в священный огонь, не стерпев оскорблений ее супруга другими богами. В 1829 г. британские колонизаторы осудили обряд сати как «нечестивый и негуманный». Их позицию разделяли христианские миссионеры и индийские просветители. Однако обычай оказался живуч — даже в современной Индии бывают самосожжения.
— Поглядим, — ответила Дити и вытолкала деверя вон.
Возникнув, мысль о костре не давала покоя: лучше принять славную смерть, чем зависеть от Чандан Сингха или вернуться в свою деревню, чтобы остаток дней быть постыдным бременем на шее брата и его семьи. Чем больше Дити об этом думала, тем крепче убеждалась, что так будет лучше для всех, даже для Кабутри. Жизнь девочки слаще не станет, если мать превратится в содержанку такого ничтожества, как Чандан Сингх. Именно потому, что Кабутри его семя, он никогда не признает ее ровней другим своим детям, а жена его выместит на ней всю злобу. Если девочка останется здесь, ей уготована доля служанки своих кузенов или работницы; лучше отправить ее к брату, пусть растет с его детьми, еще один рот в тягость не будет. Дити всегда ладила с невесткой и знала, что та не обидит ее девочку. При таком раскладе жить дальше было бы чистой воды эгоизмом, она бы стала помехой дочкиному счастью.