Маковое Море
Шрифт:
— Как это? — опешил Захарий.
Боцман показал на баркас:
— В лодка. Мала-мала рис, мала-мала вода. Семь дней Сингапур. Потом Китай.
Теперь Захарий понял.
— Хочешь слинять с корабля?
— А что? Зикри-малум хочет моя уходить, да? Сейчас лучше, сильно лучше. Серанг Али «Ибис» приходить только ради Зикри-малум. Иначе не ходить. — Боцман сплюнул за борт. — Берра-малум шибко плохой. Что он творить с дьявольский язык? Он приносить большой беда.
— А шхуна? — Захарий стукнул кулаком по поручням. — Как с ней-то? А пассажиры? Им ты ничего не должен? Кто доставит их на
— Тут много ласкар. Приведут «Ибис» Пор-Луи. Легко.
Не дослушав, Захарий помотал головой:
— Нет. Я не позволю.
— Зикри-малум ничего не делать. Только дремать одна вахта. Двадцать минут.
— Я не позволю, боцман Али, — твердо повторил Захарий, абсолютно убежденный в своей правоте. — Я не дам тебе сбежать на баркасе. А если что-нибудь случится и придется покинуть корабль? Нельзя разбазаривать лодки, когда на борту полно пассажиров.
— Лодка много. Хватит.
— Сожалею, боцман. В мою вахту этого не будет. Я предложил разумный выход — дождись прихода в Порт-Луи и тогда линяй. Это все, что я могу для тебя сделать, не больше.
Али хотел что-то сказать, но Захарий его оборвал:
— Не уговаривай, иначе придется доложить капитану. Ты понял?
Боцман Али глубоко вздохнул.
— Да, — кивнул он.
— Вот и хорошо. — Захарий пошел к рубке, но, обернувшись, добавил: — Не вздумай что-нибудь учудить. Я с тебя глаз не спущу.
Поглаживая усы, боцман ухмыльнулся:
— Зикри-малум шибко хитрый, да? Серанг Али не тягаться.
Весть о свадьбе Хиру волной пронеслась по трюму, образуя возбужденные водовороты; наконец-то после многих злосчастий произошло нечто иное, что, по выражению Дити, заставило всех смеяться сквозь слезы — духва ме сабке хасавели.
Естественно, организационные дела легли на плечи всеми признанной братанихи. Нужен ли обряд тилака? [73] Тон Дити обрел ворчливость, свойственную тем, кто обременен утомительными хлопотами по устройству семейного праздника: а как насчет шафрана и куркумы? [74]
73
Тилака — священный символ, который глиной, пеплом, сандаловой пастой или краской наносят на лоб и тело. Замужняя женщина носит точку посредине лба, девица — меж бровей.
74
Важный свадебный ритуал — восхваление желтого цвета, который ассоциируется с цветом солнца и служит символом верности. Гости на свадьбе красят лбы и обсыпают друг друга желтым порошком.
Всех женщин волновали вопросы: кохбар [75] будет? Что за свадьба без опочивальни? Наверное, ее можно выгородить тряпками и циновками? А как быть с костром, вокруг которого надо сделать семь священных кругов? Может, сойдет лампа или свеча?
— Ишь разболтались! — брюзжала Дити. — Нельзя все решать самим! Мы ведь не знаем обычаев со стороны парня.
— Парня? — Все просто рухнули от смеха. — Какой он парень? Он мужик!
75
Кохбар — празднично украшенная комната жениха и невесты, в которой начинается и заканчивается брачная церемония, длящаяся четыре дня (у некоторых каст пять дней).
— На свадьбе всякий жених — парень. Почему он не может снова стать парнем?
— А как насчет приданого и подарков?
— Ладно, доберемся на место, подарим ему козу.
— Ну хватит! Чего ржете?
В одном все были единодушны: тянуть нечего, дело надо провернуть по-быстрому. Стороны договорились: следующий день будет целиком посвящен свадьбе.
Меньше всех радовалась Муния.
— Вообрази, что всю жизнь надо прожить с таким мужем! — сказала она Полетт. — Я бы ни за что не согласилась.
— А какого ты хочешь?
— Такого, чтобы показал мне кусочек мира.
— Ага. Скажем, ласкар? — поддразнила Полетт.
— Хотя бы, — хихикнула Муния.
Только повитуха Сарджу все никак не могла оправиться от морской болезни; еда и питье в ней не держались, она страшно исхудала, и казалось, будто последние искры жизни теплятся лишь в ее темных глазах. На палубу Сарджу подняться не могла, и женщины приносили ее порцию в трюм, надеясь, что хоть кусочек съестного удастся протолкнуть меж ее губ.
Однажды гирмиты еще ужинали, когда Дити сошла вниз — была ее очередь кормить повитуху. В сумрачном пустом трюме, освещенном лишь парой ламп, съежившаяся фигурка Сарджу выглядела невероятно жалко.
— Ну как ты, сестра? — с наигранной бодростью спросила Дити. — Сегодня получше?
Повитуха не ответила и только быстрым взглядом окинула трюм. Убедившись, что вокруг никого, она схватила Дити за руку и потянула к себе:
— Иди сюда, я хочу кое-что сказать.
— Слушаю тебя, сестра.
— Больше не могу, — прошептала Сарджу. — Сил нет…
— Ну зачем ты так? — укорила Дити. — Надо кушать, и тогда сразу поправишься.
Сарджу нетерпеливо сморщилась:
— Времени мало, дай сказать. Истинно говорю: я не доживу до конца путешествия.
— С чего ты взяла? Тебе полегчает.
— Поздно. — Глаза повитухи лихорадочно блестели. — Уж такого я навидалась. Я знаю, что помру, но прежде хочу кое-что тебе показать. — Из-под головы она вытащила сверток, служивший ей подушкой, и подтолкнула его Дити. — Вот. Разверни.
— Зачем?
Просьба удивила, поскольку Сарджу никогда не открывала сверток на людях. Она так о нем пеклась, что соседки частенько посмеивались над ней, гадая о таинственной поклаже. Дити не одобряла насмешки; скрытность пожилой женщины, которая трясется над дорогими ее сердцу вещицами, она считала обычным бзиком. Ясно, что повитухе было непросто решиться на просьбу.
— Ты вправду хочешь, чтобы я открыла?
— Давай скорее, пока кто-нибудь не пришел.
Дити предполагала, что в свертке хранятся старые муслиновые тряпки да что-нибудь из кухонной утвари, — так и оказалось: древняя одежонка и деревянные ложки.