Маковое Море
Шрифт:
— Дай-ка сюда. — Тонкой, как хворостина, рукой Сарджу ухватила мешочек размером с ее усохший кулак, понюхала и передала Дити: — Знаешь, что это?
На ощупь — семена. Дити тотчас узнала аромат:
— Конопля! Конопляное семя.
Сарджу кивнула и подала ей другой мешочек:
— А это что?
Нюхнув раз-другой, Дити определила:
— Дурман-трава.
— Тебе известно, для чего она? — шепнула Сарджу.
— Да.
— Я знала, что лишь ты их оценишь, — слабо улыбнулась Сарджу. — А вот самое-самое… — Она подала третий мешочек. — Береги его пуще глаза, здесь невообразимое богатство — семя
Дити сунула пальцы в мешочек и, ощутив знакомые крупинки, мысленно перенеслась в окрестности Гхазипура. Она будто вновь сидела в своем дворе и вместе с Кабутри из горсти маковых семечек готовила алупост. Как же так: полжизни угрохала на маки и не сообразила взять с собой семена — хотя бы на память?
Дити протянула мешочек Сарджу, но та отпихнула ее руку.
— Они твои, бери и храни. Сообразишь, как использовать коноплю и дурман. Никому не говори и не показывай. Лежать они могут долго. Спрячь, покуда не понадобятся, они дороже любого богатства. В свертке еще обычные специи. Как помру, раздай остальным. Но эти семена — только тебе.
— Почему мне?
Дрожащей рукой Сарджу показала на образы, нарисованные на балке:
— Потому что я хочу быть там. Чтобы меня поминали в твоем святилище.
— Ты будешь, сестра. — Дити сжала ее руку. — Непременно.
— Спрячь семена, пока никто не видит.
— Да, хорошо…
К еде повитуха не притронулась; Дити отнесла миску на палубу. Калуа на корточках сидел под баркасом, и она умостилась рядышком, слушая вздохи напружинившихся парусов. Под ногтем ее большого пальца застряло маковое семечко. Дити подняла взгляд к небесному своду, усыпанному звездами. В другую ночь она бы привычно обшарила небо в поисках планеты, которую считала вершителем своей судьбы, однако нынче взгляд ее вернулся к зажатой в пальцах крупинке. Дити вдруг поняла, что не планета правит ее жизнью, а вот это крохотное зернышко — щедрое и обездоливающее, милосердное и убивающее, ласковое и мстящее. Вот кто ее Шани, ее Сатурн.
— Что ты увидела? — спросил Калуа.
Дити вложила семечко ему в рот.
— На-ка, отведай, — сказала она. — Это звезда, что увела нас из дома и забросила на корабль. Планета, что правит нашей судьбой.
Первый помощник самоутверждался, одаривая других прозвищами. Как все подобные шутники, он награждал кличками лишь тех, кто не мог отплатить ему той же монетой. Например, капитана Чиллингуорта за глаза он называл Шкипер Наббс, а Захария в лицо, но без свидетелей (делая уступку реноме саибов, в данном случае помощников) величал Хлюпиком. Что до остальных, то мало кто удостаивался чести получить собственное прозвище. Среди них был боцман Али, носивший кличку Гнида, переселенцы же равнодушно именовались «швалью» или «скотом», охранники — «выбленками» или «ебунками», а ласкары — «сявками», «черномазыми» или, для краткости, «чурками».
Из всех обитателей шхуны лишь один имел прозвище, в котором сквозила приязнь, — Бхиро Сингх звался Квашней. Помощник не ведал, что субедар тоже наделил его заглазной кличкой Малум на-малум (Господин Незнайка). Ответная любезность была не случайна, ибо этих людей отмечала природная близость, простиравшаяся до внешнего сходства: смуглый и седой субедар был гораздо старше и пузатее, но оба отличались высоким ростом и бочкообразной грудью. Схожесть характеров помогала преодолеть языковой барьер, хотя они могли общаться почти без слов, ибо между ними была если не дружба, то определенное совпадение интересов; друг с другом им было легко, что допускало легкую фамильярность, в иных условиях немыслимую для людей, занимающих почтенные должности, и даже совместное распитие грога.
Субедар и первый помощник были едины во многом, но полного согласия достигали в отношении к узникам, которых мистер Кроул прозвал хмырями (Нил — хмырь-плут, А-Фатт — хмырь-мартышка). Когда Бхиро Сингх выводил осужденных на ежедневный «променад мерзавцев», первый помощник участвовал в забаве и подбадривал субедара, палкой погонявшего узников:
— Врежь от души, Квашня! Дай им хорошенько! Пущай растрясутся!
Иногда он даже подменял приятеля и веревкой стегал заключенных по ногам, заставляя их подпрыгивать в такт песенке:
Джек, пройдоха и сластена, Шибко любит торт слоеный. Мигом слопает пирог, И домой прыг-скок, прыг-скок.Сии развлечения устраивались только на дневных прогулках, и потому для узников стало полной неожиданностью, когда однажды ночью в камере появились два охранника, известившие, что Берра-малум требует их на палубу.
— Зачем? — спросил Нил.
— Поди знай, — буркнул конвоир. — Они там на пару грог хлещут.
Устав предписывал выводить узников в кандалах, и охранники были очень недовольны морокой, свалившейся на них посреди ночи.
— Чего им нужно? — опять спросил Нил.
— Они уж совсем окосели. Хотят развлечься.
— А мы при чем?
— Я-то откуда знаю? Не дергай лапами, хрен акулий!
Путь на палубу лежал через ласкарский кубрик с чащей гамаков, напоминавших низко висящие осиные гнезда. От долгого заточения узники нетвердо держались на ногах, а качка и оковы усугубляли их неловкость. То и дело они врезались в чью-либо задницу или голову, в обмен получая пинки, тумаки и злобную брань:
— …висельники поносные…
— …яйца вам поотрывать…
— …гляди, куда прешь…
Лязгая кандалами, узники миновали фану и вышли на бак, где верхом на кабестане восседал мистер Кроул. Субедар расположился у бушприта.
— Где вас носит, жиганы? Вам еще рано спать.
Заплетающийся язык помощника свидетельствовал, что оба уже не раз приложились к оловянным кружкам, которые держали в руках. Встреча с этой парочкой не сулила ничего хорошего даже в ее трезвом состоянии, а сейчас и подавно. В животе Нила екнуло, однако он отметил необыкновенную красоту моря в лунном свете.
Шхуна шла правым галсом, переваливаясь с боку на бок в согласии с надувавшимися под ветром парусами. Ударив в левый борт, волна заплескивала на палубу и при очередном крене устремлялась к правым шпигатам. Фосфоресцирующие ручейки подсвечивали мачты с распростертыми крыльями парусов.
— Куда вылупился, хмырь?
Веревка больно стегнула по икрам, вернув Нила к действительности.
— Прошу прощенья, мистер Кроул.
— Для тебя «сэр», хер пеликаний.
— Извините, сэр, — сдерживаясь, выговорил Нил.