Максимализмы (сборник)
Шрифт:
Я кантовался в палате ещё пару дней в ожидании засушивания и отваливания корки простуды, слушая жизненные истории сопалатников. Меня навещала возлюбленная, но я не догадался отвести её в какой-либо закуток и поиметь. Стены больницы угнетали мою фантазию и желания.
Операцию мне всё-таки совершили. Но к концу операции новокаин перестал действовать, – как я понял, операцию не успели закончить, пока действовал новокаин, так как не хватало операционных сестёр: в одном зале стояло четыре операционных стола, на которых одновременно шли операции, и две сёстры носились от стола к столу. Боль к концу стала нестерпимой, и я стал крыть врачиху матом, требуя, чтобы дали обезболивающее, но тщетно… Так что меня зашивали на живую нитку.
Вся эта больничная история подвигла родителей сделать мне книжный
Году в 1975-м мой добрый приятель, сочувствующий моей похоти к книгам, решил меня облагодетельствовать. Он работал в институте усовершенствования учителей и однажды пригласил меня в институтскую библиотеку, дав понять, что я могу взять, что хочу. Библиотекарши не было – никого не было, кроме меня и книг. Меня охватило чувство, будто я попал в гарем с тысячью красавиц с раздвинутыми для меня ногами. И позволили мне там побыть всего час и ебать сколько и кого захочу. Я бросился шарить по полкам. На них было множество книг конца девятнадцатого и начала двадцатого века. Я предусмотрительно взял с собой сумку, куда я дрожащими руками запихивал книги, пока мой приятель стоял на шухере. Из кучи книг, что я еле выволок из библиотеки, я запомнил только одну – Щёголев. Дуэль и смерть Пушкина. Предчувствовал я, что ко мне в руки скоро попадут Тайные записки Пушкина. Но самое жуткое, что второй раз в библиотеку я уже попасть не мог, а сколько красавиц там осталось, к которым я даже не прикоснулся рукой.
Куда бы я ни ездил – в командировку ли, в отпуск ли, – первым делом я шёл, вернее, бежал в книжные магазины. Там я часто находил книги, которых в Ленинграде было не достать, и возвращался домой с кучей книг. Так было даже во время моей поездки в Польшу в 1972-м, где я нашёл магазин русских книг и накупил их полчемодана. Правда, я оставил злотые, чтобы купить себе красивую рубашку и туфлишки своей возлюбленной да сувениры родителям. Так что моя одержимость книгами овладевала мной не полностью.
В Польше я почуял и узрел неведанный до тех пор дух свободы (некое подобие ощущалось в Прибалтике): я поражался разнообразию переведённых на польский книг, стоящих на витринах, тогда как в России эти книги были либо запрещены, либо являлись страшным дефицитом.
На книжный чёрный рынок (чернокнижный), в садике на Литейном, я не ходил, так как покупать книги по тем ценам мне было не по карману, а продавать, то есть спекулировать, я боялся и не умел.
Но зато я стал мастером в законных поисках книг. Заходя в книжный магазин, я одним взглядом окидывал прилавки и полки и сразу замечал интересующую меня книгу, которой день-два назад там не было. Этот навык быстрого выхватывания взглядом свежепоявившегося был у меня на профессиональном, можно сказать, шпионском уровне. Однако, если это не касалось книг, то я мог не заметить и слона. И это одна из причин, почему из меня не вышло шпиона. Впрочем, помимо книг, женщин я тоже замечал. Если они не напоминали слона. То есть слониху.
Один из знакомых книжников, человек значительно старше меня, с которым я периодически обменивался книгами, прежде всего интересовался состоянием суперобложки, и если она была не в идеальном состоянии, книга переставала для него существовать. Он напоминал мне мужчину, который требует в женщине идеальной одежды, и если она одета в поношенную одежду, она перестает для него быть женщиной. Такой перенос акцента с тела на тряпки, которые его прикрывают, говорит об отсутствии истинного интереса как к книгам, так и к женщинам. Этот знакомый книжник был воплощением и того, и другого. Его жена еблась со всеми подряд и без разбору, у неё было более сорока абортов, а муж, толстый и скучный, трепетал перед новенькими суперобложками, не читая ни книг, ни женщин.
У меня образовался свой книжный маршрут, по которому я отправлялся пешком раза три в неделю: Политическая книга на углу Кировского и Большого проспекта, затем я сворачивал направо на Большой, и вскоре слева появлялся книжный магазин. Следующий магазин Медицинская книга оказывался справа у садика. Именно в этом магазине я однажды напал на только что вынесенную книгу Свядоща Женская Сексопатология, что была мощнейшей советской порнографией, узаконенной медициной. Я догадался купить пять экземпляров, а потом обменивал патологию на вполне нормальные книги, разумеется, оставив один драгоценный экземпляр для себя.
Следующим появлялся книжный магазин позади памятника Добролюбову, где я в один прекрасный день напал на другой советский порнографический феномен: книгу Рюрикова Три влечения – первую попытку экивоками говорить о ебальных традициях мира.
По другую сторону памятника Добролюбову имелся магазин Уценённой книги – там я познакомился с продавщицей Евой, которую я потом время от времени познавал в течение нескольких лет. Ева была страстной, черноволосой и волосатой (ноги, живот и соски). Клитор у неё был прямо-таки мужских размеров. Когда я вошёл в магазин, она стояла на лестнице, ставя книги на верхнюю полку, а я подошёл ближе и заглянул ей под короткую юбку. С этого началось наше сближение под сенью книг. Она делала вид, что любила книги, а я делал вид, будто любил её. Чтобы я её больше любил, она доставала мне дефицитные книги. А я лизал ей клитор, чего до меня ей никто не делал, и это она воспринимала как доказательство моей любви. Кончала она яростным взрывом, но больше трёх она за вечер вынести не могла. Так что когда я, начав с одного, довёл Еву до трёх, она была убеждена, что это доказывает об усилении к ней моей любви. Таким образом, количество книг из магазина Уценённая книга резко увеличивалось на моих полках.
Далее, на левой стороне Большого проспекта манил меня магазин Старой Книги, о котором я уже где-то писал. Там у меня был блат, и мне позволялось лезть под юбку. То есть, под прилавок. Впрочем и в этом есть схожесть – под юбкой и под прилавком находился дефицитный товар, который не выставлялся на всеобщее обозрение и потребление.
Когда у меня было больше времени, я ещё ехал на Невский в Дом книги и на Литейный в магазин Подписных изданий и тамошнюю Старую книгу. По пути были Лавка писателя, тогда ещё на Невском, на витрине которой в 1969 году был выставлен эскадрон Всадников Сосноры – они почему-то скакали там бесконечно долго, тогда как другие его книги никогда до витрины не доходили, а распродавались, не успев попасть на прилавок.
Когда Лавка писателей с Невского переехала на Мойку, то я умудрился, будучи знакомым нескольких официальных поэтов, проходить в спецкомнату писателей, где продавались книги, недоступные простым покупателям. Но это было только чистилище, ибо в настоящий рай за особой дверью пускали только самих членов Союза Писателей, да и среди них была субординация на получение доступа к покупке дефицитных книг.
В те времена советская власть решила делать деньги культурным способом и организовала Книжную лотерею. Билет стоил 25 копеек и самый маленький выигрыш был 50 копеек, а самый большой – десять рублей. Я в ЛЭТИшном книжном киоске дважды вытащил билеты с десятками. На ловца и зверь бежал. Но не всякий.