Малахит
Шрифт:
— Вас как зовут? — тихонько спросил Паша.
— Листик, — сонно отозвался старший, — а это — Кроха.
— Сколько вам лет?
— Мне шесть лет.
— А ему?
— Крохе — четыре.
— И куда же вы идете совсем одни?
— Мама велела нам идти в город к тете Бирюзе. Это мамина подруга. Мы пошли, только заблудились — не нарочно. Мама не велела нам спрашивать, как идти. И, вот, не велела в деревни заходить. Только в Камнелот прийти, а там сразу вот во дворцовую кухню. Она нас прямо на тропинку поставила, а мы прошли немного, сели отдохнуть и уснули, а потом не поняли, где дорожка — наша. И пришли мы прямо в Малышневку. Гиблое место! — и
— А почему мама отправила вас одних? — спросил Паша, и маленький Кроха тихонечко заскулил.
Листик поднял на него большие, полные слез глаза и прошептал:
— Она очень заболела.
И Паша не смог больше ничего спросить, потому что понял, как тяжело должна была заболеть мать, чтобы отправить маленьких детей одних, через всю страну.
Ни коврик, ни спальник, ни толстый свитер не спасли Пашу от холода майской ночи. Он проснулся еще затемно и встал оживить угасший костер. Малыши мирно сопели, укрывшись едва ли не с головой.
От реки тянуло холодом.
Было грустно.
Утро наступило не скоро. Спать Паша так и не лег, грел то один, то другой бок у костра, время от времени задремывал, один раз даже увидел сон, будто по мосту проскакал прекрасный белый конь с тонкими крепкими ногами и длинной шеей, увидел мальчика, всхрапнул, и исчез, растворившись в белесой ночной мгле. Проснулся Паша от того, что противно пахла попавшая в костер волглая штанина. Больше задремать он не смог, сидел и думал, думал, думал… до самого рассвета.
Лишь только верхушки ив начали окрашиваться теплыми утренними красками, Павел радостно принялся готовить завтрак, забренчал котелком и мисками, накипятил ароматного чаю, нарезал бутербродов. Продрогшие до костей Вадим и малыши нехотя вылезли из-под одеяла, потянулись к кружкам.
— Ну, давайте, говорите, куда вас надо отвести, — бодро спросил Паша малышей.
— Мама нам сказала идти в Ка-ме-не-лод, — еле выговорил жующий Листик. Там найти дворец — он в середине и самый высокий. Во дворе… во дворе-це есть кухня. А кухня где все ходят в таких белых шапках, — Листик потрогал свою макушку, чтобы показать, что за шапки он имеет в виду, — и еще там много дыма и пахнет едой. На кухне главная — тетя Бирюза. Она бы нас спрятала-то, когда бы мы не заблудились бы…
— И исё, — пробубнил Кроха, который тоже что-то жевал, — дологу спласивать низя и в дилевню ходить низя.
— Да, мама не велела. Сказала, что нас там отдадут в милицию. А милиция вернет обратно на болота.
— Как идти, вы, конечно, теперь не знаете.
— Нет, — Кроха взглянул на Пашу широко распахнутыми, испуганными глазами.
— Ну не беда, не беда. Я карту помню хорошо. Разберемся.
Было жарко. Вадим и Паша сняли с себя куртки и свитера — остались в футболках, и расчехлили малышей, на которых были напялены тонны грязной, но очень теплой одежды, спасавшей их от ночного холода.
Судя по карте, — насколько Паша ее помнил — совсем недалеко от речушки должно было быть большое село.
Через пятнадцать минут они уже шагали по пыльной дороге через поля. Пыль вела себя странно: то взвивалась вверх маленькими смерчами, то покрывалась извилистыми дорожками, будто по ней проползали невидимые глазу тоненькие змейки, а то вставала и опадала как крошечное цунами. Вадим собирался обсудить это со своим задумчивым другом, который шагал, не замечая ничего на свете,
— Придется идти в село за обувью, — неуверенно сказал Вадим.
— Видимо, да, — ответил Паша.
К трактиру села Кузнецово подходили около половины первого. Малышей оставили на краю ближайшего поля с целым кульком ореховых пряников.
Паша переживал, как отнесутся здесь к чужакам, тем более что одежда должна была выдать их еще до того, как они открыли бы рот. Но на первой же улице села он почувствовал себя гораздо увереннее: навстречу им попалась девушка в кожаной куртке. Следом шел паренек в джинсах и дешевенькой толстовке. Молодых людей их возраста и в такой же почти одежде вообще было довольно много.
Зашли в трактир. Немного поколебавшись, выбрали свободный столик в углу и стали совещаться, что предложить в качестве платы за ботинки. Вадим к тому же склонял Пашку поесть, соблазненный запахом мясной подливы, который мешался с возбуждающим аппетит ароматом пивного хмеля. Бойкая пухленькая официантка подскочила почти сразу, но не успел Паша начать с ней разговор, как все до одного посетители заведения повернули головы на зычный и наглый, заставляющий молчать и слушать голос: «Здравствуй, Бронза!»
В этот день Золотко сделала Крысенышу подарок. Раскрасневшаяся, возбужденная, она едва дождалась его прихода, и, резко выбросив вперед руку, сказала осипшим голосом:
— Это тебе.
Он взглянул на дар и обмер от восхищения. На ладони лежала крохотная фигурка, отлитая из чистого золота. Женщина с едва прихваченными на спине лентой густыми волнистыми волосами бежала, протягивая вперед руки в приветственном жесте. Легкая туника облегала ее прекрасную фигуру, и складки материи сплетались с перьями двух огромных полурасправленных крыл. Черты лица были гармоничны и спокойны. Узенькие щиколотки. Маленькие ступни в легких — подошва и два ремешка — сандалиях. Фигурка была так воздушна, что казалось странным, отчего не взлетают с ладони эти несколько граммов металла.
Крысеныш поднял голову, переведя взгляд на смущенную и гордую собой девочку. Конечно, он знал, как зовут его подругу, но никогда не думал о том, что она — она, метис, — может иметь отношение к мастерам Златограда.
Фру Бронза в этот день обедала в трактире — как всегда. Здесь было шумно, но старуха отчаянно пыталась уловить хоть шорох из внучкиной норки. Бесполезно…
За эти несколько недель Бронза заметно постарела, начало сдавать сердце. Не доверяла она мальчишке — с тех пор, как увидела его, не доверяла. Он был единственной их надеждой, но больно быстро бегали его черные глазки; тонкие губы вечно поблескивали от слюны, и слюнный пузырек надувался в уголке рта; и еще Бронзе казалось, будто по-крысиному шевелится кончик его тонкого носа. Она старалась заставить себя любить мальчика, или хотя бы относиться к нему с уважением, не обращая внимания на внешние недостатки, но не могла. «Крысеныш. Крысеныш. Ох, не зря его зовут Крысеныш. Крысы все ласковы, пока речь не идет об их собственной шкуре», — думала она, плача от страха за свою внучку.