Малахитовая шкатулка
Шрифт:
Тут барин сразу задохся:
– Что? Как? Из шлаку? Моей дочери?
Приказчик видит – неладно выходит, на мастера все поворотил:
– Это он, шельмец, мне подсунул да еще насказал четвергов с неделю, а то бы я разве посмел.
Барин знай хрипит:
– Мастера тащи! Тащи мастера!
Приволокли, понятно, Митюху, и, понимаешь, узнал ведь его барин.
«Это тот... в сапогах-то который...»
С палкой на Митюху кинулся.
– Как ты смел?
Митюха сперва и понять не может, потом раскумекал и прямо говорит:
– Приказчик у меня
Только с барином какой разговор, все свое хрипит:
– Я тебе покажу...
Потом схватил со стола веточку, хлоп ее на пол и давай-ко топтать. В пыль, понятно, раздавил,
Тут уж Митюху за живое взяло, затрясло даже. Оно и то сказать, – кому полюбится, коли твою дорогую выдумку диким мясом раздавят.
Митюха схватил баринову палку за тонкий конец да как хряснет набалдашником по лбу, так барин на пол и сел и глаза выкатил.
И вот диво – в комнате приказчик был и прислужников сколько хочешь, а все как окаменели, – Митюха вышел и куда-то девался. Так и найти не могли, а поделку его и потом люди видали. Кто понимающий, те узнавали ее.
И еще заметочка вышла. Та девчонка, которая зубы-то мыла перед Митюхиным окошком, тоже потерялася, и тоже с концом.
Долго искали эту девчонку. Видно, рассудили по-своему-то, что ее найти легче, потому – далеко женщина от своих мест уходить не привычна. На родителей ее наступали:
– Указывай место!
А толку все-таки не добились.
Данилу с сыновьями прижимали, конечно, да, видно, оброку большого пожалели, – отступили. А барин еще сколько-то задыхался, все-таки вскорости его жиром задавило.
1940 г.
Травяная западенка
Это не при нашем заводе было, а на Сысертской половине. И не вовсе в давних годах. Мои-то старики уж в подлетках в заводе бегали. Кто на шаровке, кто на подсыпке, а то в слесарке либо в кузне. Ну, мало ли куда малолетков при крепости загоняли.
Тогда этот разговор про травяную западенку и прошел.
Так, сказывают, дело-то было.
Турчаниновские наследники промотались и половину заводов продали барину Саломирскову. Тут у них неразбериха и пошла.
Продать продали, а деньги с завода Турчаниновым охота получать по-старому. Саломирсков опять, наоборот, говорит:
– Я главный хозяин – мне и получка вся! А вам – сколь выделю.
Спорили-спорили, сговорились нанять сообща главного приказчика. Пущай, дескать, хозяйствует как умеет, а нам бы деньги выдавал, сколько кому по частям причтется.
Так-то, видно, им вольготнее показалось! Оно и то сказать: турчаниновски наследники сроду в заводском деле не мерекали, да и новый барин, видать, не мудренее достался. Он, сказывают, из каких-то царских ли, княжеских незаконных родов вышел. То ему и заводы купили и заслуг всяких надавали.
Завсегда будто в белых штанах в обтяжку ходил, а на шапке от бусой лошади хвост.
В экой-то одеже в кричну либо сварочную не пойдешь! Под домну и вовсе не суйся. Да новый барин об этом и не скучал. По своему понятию другое ремесло придумал: жеребцов по кругу на веревке гонять.
У турчаниновских в ту пору барыня одна в головах ходила. Самая, сказать, умойная баба. Ей гору золота насыпь, – и от той пыли не оставит. Увидела эта барыня – Саломирсков жеребцами забавляется.
«Чем, – думает, – я хуже? Почище заведу!»
И точно, цельный конский завод на Щербаковке поставила и тоже давай жеребцов гонять.
Главный приказчик у них из нездешних случился. Паном почто-то его в глаза звали.
Ну, этот пан сперва барам семечек подсыпал. Поманил, значит. Которое продаст, которое заложит, руду под самым заводом брать велел, уголь чуть не на улицах жгут. Глядишь – и наскребет деньжонок. Барам этого и надо. Разговорами себя тешат:
– Это поначалу так-то. Дальше лучше пойдет.
Приказчик видит – уверились в него бары, взял да и жогнул их сколь мог. Наглухо, сукин сын, заводы в долги посадил, весь народ обездолил, а сам шапочку надел, да и в сторону.
– Прощайте-ко! Век бы на ваших жеребчиков да кобылок глядел, да недосуг мне. Два поместья купил, – хозяевать надо.
Тут промеж бар чуть не драчишка случилась. Один другого винят, ни в чем сговориться не могут, суд завели. Вот тогда они и придумали с глупого-то ума у одних печей нарозно хозяйство вести. Одна половина одного приказчика поставила, другая – другого. И мелкое начальство эдак же. Один так велит, другой на свое поворачивает. Путали-путали народ, потом и народ поделили. Одни, значит, стали, турчаниновски, други – саломирсковски. Однем словом, беспутица. А хуже всего это по земельному богатству пришлось.
Не о том забота, как бы найти да добыть, а как бы что новенькое другому хозяину не показать. Всяк про себя смекал:
– Присудят в мою пользу – тогда и буду добывать из нового места.
У барина Саломирскова на ту пору главным щегарем был Санко Масличко. Мужичонко плутяга, до всего донюхается, и в делах понимал. Для приисковых и руднишных самый зловредный. А у турчаниновских щегарем был Яшка Зорко.
Этот вовсе зря на такое место угадал. Он, конечно, тоже смолоду по рудникам да приискам околачивался. Ну на смеху был.
Мужичище бык-быком, а рожа у него ровно нарошно придумана. Как свекла краснехонька, а по ней волосешки белые кустичками. Ровно известкой наляпано по тем местам, где у людей волос растет. И по голове эти же кустики прошли. За это и звали его Облезлым.
По-доброму-то пустяк это. Мало ли у человека какой изъян случится. Только Яшка шибко перед народом гордился. Дескать, я – приказный, а ты кто еси? Ну, Яшку и не любили. Да он еще похвалялся перед руднишными.
– Меня, – кричит, – не проведешь. Сдалека всяку вашу плутню разгляжу!