Мальчик из Уржума
Шрифт:
Начиналась такая работа до света, а кончалась затемно. Платили поденщицам в те времена по четвертаку, по тридцати копеек в день, да и эти деньги отдавали не сразу. Сколько бывало за свой четвертак приходилось кланяться!
"Загляни, голубушка, послезавтра, сейчас мелких нет", или - "некогда", или - "не до тебя".
Вместе с соседкой Устиньей Степановной уходила Кузьмовна на весь день из дому, а ребят в обеих квартирах запирали они на замок. Сидят, сидят ребята под замком, скучно им станет, и начнут они перекликаться
– Серьга, это ты?
– кричит Саня.
– Я!
– А это ты, Сань?
Так и перекликаются.
Только скоро это им надоело - через стенку что-то глуховато слышно было.
И вот решили ребята продолбить чем-нибудь в стенке хоть маленькую дырку, чтобы легче было разговаривать. Печки в обеих половинах дома находились у одной и той же стены. Взяли мальчики косари и давай отбивать штукатурку.
И такой тут стук пошел, будто печники в доме работают.
С утра принимались за дело. Матери - за дверь, а ребята - на печку. Даже пятилетняя Лиза, Сережина сестренка, и та помогала в работе - отбитую штукатурку в кучу складывала. Деревянная стена под штукатуркой совсем тонкой оказалась, а всё же пробивать ее пришлось с неделю. По целым дням ребята не слезали с печки. Заберут с собой кусок черного хлеба, воды в ковшике, да и долбят стенку, сколько сил хватает.
И, наконец, как-то утром, долбанули они разика три, смотрят - дыра получилась. Да еще какая дыра! Руку просунуть можно. Ну и было тут радости! Все по очереди в дыру руку совали и здоровались. По имени и отчеству друг друга величали:
– Здрасьте, Сергей Мироныч!
– Здрасьте, Александр Матвеич!
– Это вы, Анна Мироновна?
– Я. А это вы, Анна Матвеевна?
– Я!
А к вечеру заткнули дыру старым валенком и тряпками, чтобы матери не заметили. Они после прихода с работы всегда на печке грелись. Придут усталые, иззябшие, напьются чаю с черным хлебом да и полезут на печку. Лежат, греют спины и между собой через стенку переговариваются.
– Ну что, Кузьмовна, отдышалась?
– кричит Самарцева.
– Немножко отлегло. Горячего чайку выпила, вот и обошлось, - отвечает Кузьмовна покашливая.
У нее уже давно сильно грудь болела. Иной раз она до слез кашляла. Надо было ей лечиться, да ни денег для этого, ни времени не хватало.
Однажды вечером улеглись обе подруги отдохнуть и, как всегда, разговорились.
– Степановна, а Степановна, - говорит вдруг Сережина мать.
– Что-то тебя нынче уж больно хорошо слышно, - будто ты со мной рядом на одной печке лежишь?
– Да и тебя, Кузьмовна, я сегодня уж очень хорошо слышу, - отвечает Самарцева.
– Трубы, что ли, открыты?..
Стали они осматривать стенку - каждая со своей стороны - и нашли дыру. Вот удивились. Откуда дыра взялась?
Тут они сразу и догадались: не иначе как ребята провертели.
Им самим так удобнее было: не надо горло надрывать, перекликаясь через стенку. Да и в хозяйстве эта дыра пригодилась.
Понадобится
– Соседка, пошли, если есть, луковку взаймы!
Схватит Сергей луковицу и мигом на печку, а там уже Санька дожидается, через дыру руку просунул и пальцами шевелит.
– Кто сильней, давай тягаться, - скажет Санька.
Забудут ребята о луковице, схватятся за руки и перетягивают друг друга до тех пор, пока Устинья Степановна не позовет Саньку с печки.
Ребята старались где только можно найти себе забаву и развлечение. Сладостей и игрушек купить было не на что. Матерям за поденщину платили гроши, только на черный хлеб хватало.
Работа у матерей была нелегкая. По господам ходить - полы мыть, белье стирать. В холод, в метель да ветер они двуручные корзины белья на Уржумку таскали полоскать в проруби. Самарцева - та хоть покрепче была, а Кузьмовна каждый день силы теряла. Продуло ее как-то на речке, и начала она кашлять еще больше.
Пойдет по воду, а бабы головами вслед качают.
– Плохи дела у Кузьмовны нынче. Неполные ведра и то еле волочит. Чахотка у ней. До весны не дотянет.
И верно, не дотянула. Слегла Кузьмовна в постель. Волосы сама себе расчесать не может - руки не поднимаются.
Пришлось бабке Маланье, ее свекрови, уйти от акцизного чиновника Перевозчикова, у которого она служила в няньках. За больной ходить надо было, за ребятами смотреть, щи варить.
С полгода болела Кузьмовна. Все думали: авось поправится. А она всё хуже и хуже. Раз утром в декабре месяце подошла бабка к кровати Кузьмовны. Видит - совсем плохо дело. Закричала:
– Ребята! Мать помирает!
Сережа с сестрами, не подозревая беды, сидели в это время на полатях. Спрыгнули ребята с полатей, подбежали к матери.
Мать лежала на кровати, широко раскинув руки; на ее желтых, провалившихся щеках горел лихорадочный румянец.
Мать тяжело дышала, и глаза ее были закрыты.
– Мам!
– тихонько окликнула Анюта.
– Мам!
Мать не отвечала. Анюта затряслась и заплакала тоненьким голоском; глядя на нее, заревела и маленькая Лиза, Сергей стоял молча, опустив голову.
– Чего вы, глупые, чего?
– тихо сказала Кузьмовна, открывая глаза.
– Не помирай, - всхлипнула Анюта.
Сергей вдруг ткнулся головой в плечо матери и тоже заплакал.
Кузьмовна сделала усилие, приподнялась на подушке и обняла Сергея.
– Дурачки, идите играйте. Не помру я, - сказала она и погладила по голове маленькую Лизу.
Ребята успокоились и полезли на полати играть в "гости".
На следующее утро Анюта проснулась раньше, чем обычно. Она свесилась с полатей, поглядела вниз - и замерла.
Внизу около кровати матери суетились бабушка и Устинья Степановна. За их спинами матери было не видно, но по тому, как вздыхала бабушка, а Устинья Степановна закрывала мать простыней, - Анюта поняла, что случилось что-то страшное.